ценный дар, который я могу сделать королю и королевству. Этим драгоценным даром

спокойствие двух государств было бы утверждено в полном смысле слова на многие

лета. Придет время, когда они будут жалеть о своей бездеятельности, и тогда на них

падет обвинение в преступлении против короля и королевства» — писала она Будбергу в

письме, которое начала 4, а закончила 9 июля.

В порыве эмоций, к сожалению, чисто женских, Екатерина даже приказала

Будбергу прекратить обсуждении вопроса о приезде короля в Петербург.

Положение в очередной раз спас Штединг, написавший Зубову 8 июля, что король

«будет иметь удовольствие, следуя любезному приглашению российской императрицы,

явиться к ней в течение настоящего сезона, не предлагая при этом никаких условий». К

счастью, курьер, направлявшийся в Стокгольм с письмом Екатерины, замешкался и

императрица успела вложить в пакет листок, в котором выражала согласие на

возобновление Дроттингольмского трактата.

«Постарайтесь с возможно большей поспешностью уведомить меня о дне

отъезда короля и регента, о титуле, в коем они желают явиться в мое государство, о

количестве и свойстве лиц, составляющих их свиту, а также о числе лошадей, нужных

под экипажи», — так заканчивались инструкции Екатерины Будбергу .

18 июля Будберг сообщил, что король с многочисленной свитой выезжает в

Петербург через две недели. С радостной вестью посол направил в Петербург своего

племянника, поверенного в делах.

В день получения окончательного известия о дате выезда короля Екатерина

направила старшему Будбергу в Стокгольм знаки ордена Александра Невского.

Впрочем, как известно, только поражение — без отца, у победы же — много

родителей. Рейтергольм, в одночасье превратившийся из заклятого врага в друга России,

не упустил возможности направить с Будбергом-младшим депешу Штедингу, в которой

относил заслугу появления короля в Петербурге на свой счет.

«Я не спал сию ночь с четвертого часу и по эту минуту стол мой окружен

людьми, — писал Рейтергольм. — Я так занят распоряжениями и письмом, что насилу

успел написать сии строки для сообщения тебе, любезнейший друг, сей радостной вести.

Но хотя бы и имел предовольно времени, то и тогда бы тщетно старался описать тебе

все те интриги, затруднения и препятствия, которые был должен преодолеть»213.

Д е й с т в о т р е т ь е

Мы с Густавом III так же похожи друг на друга, как круг

на квадрат.

Екатерина II

1

Король и регент прибыли в Выборг 11 августа, в понедельник. Королевской яхтой

командовал брат шведского посла адмирал Штединг. Рейтергольм и Эссен, не

переносившие моря, следовали почтовым путем. В свите короля насчитывалось двадцать

три придворных, всего сопровождающих было сто сорок человек.

На русском берегу шведов встречал генерал-аншеф Михаил Илларионович

Кутузов. Гостям были отданы почести, положенные коронованным особам, несмотря на

то, что они путешествовали инкогнито: регент — под именем графа Ваза, Густав — графа

Гага, приняв эту фамилию от названия одного из своих загородных замков.

В Петербург прибыли 13 августа, к вечеру. В просторном двухэтажном доме

Штединга у Крюкова канала королю и регенту были отведены лучшие покои, свита и

слуги разместились в домах, снятых поблизости. Перед подъездом посольской резиденции

непрерывно курсировали экипажи — петербургской публике было любопытно посмотреть

на знатного путешественника.

14 августа с утра гости принимали обер-гофмаршала Федора Барятинского,

поздравившего их от имени императрицы с прибытием в российскую столицу, затем —

прогулка пешком по Петербургу. Осмотрев памятник Петру Великому, король и регент

сели в поджидавшую их карету и отправились в Летний сад. Первые места в карете

занимали Штединг и Рейтергольм, король и регент укрывались за ширмой.

213 АВПРИ, ф. Секретнейшие дела (перлюстрация), Швеция, 1796 г., д. 41, лл. 159об-160 – «Перевод письма к

шведскому здесь находящемуся послу Штедингу от барона Рейтергольма, из Дроттингольма 29го июля по

н. ст. 1796го года».

Утром гости в сопровождении Кутузова посетили Александро-Невскую лавру. В

старом Троицком соборе король задержался у мраморной плиты, на которой было

высечено имя Петра III214.

Накануне вечером императрица переехала из Таврического дворца, где всегда

останавливалась после возвращения из Царского Села, в Зимний. В седьмом часу по

случаю наступающего Успенского поста была отслужена всенощная. На ужин собрался

узкий круг приближенных. Разговор, разумеется, шел о назначенном на следующий день

представлении Густава.

— Говорят, принц совсем не похож на своего отца, — обратилась Екатерина к

сидевшему напротив нее Безбородко.

— Которого отца изволит иметь в виду ваше величество? — откликнулся

Безбородко. При тучности фигуры он говорил высоким голосом с характерным

малороссийским распевом. — На этот счет есть разные мнения...

Намек был прозрачен, но неуместен. Екатерина не терпела, когда в ее присутствии

говорились двусмысленности по поводу частной жизни коронованных особ.

— Покойный король позаботился о том, чтобы дать ему изрядное образование, —

продолжала императрица, как бы не слыша Безбородко.

В силу обстоятельств рождения сына, Густав III пытался с малых лет создать ему

репутацию вундеркинда. Наследному принцу не исполнилось и четырнадцати лет, когда

он был избран почетным доктором Упсальского университета.

— Впрочем, знавала я в своей жизни и докторов, и философов, но, по правде

сказать, мало среди них было людей разумных, — задумчиво произнесла Екатерина. —

Помнишь ли, князь Платон, — обратилась она к Зубову, — как Пален описывал платье, в

котором покойный король явился на подписание мирного трактата?

— Как не помнить, матушка, — отвечал Зубов, скаля мелкие зубы в ускользающей

улыбке. — Камзол короткий, по шведской моде, весь в кружевах и обшитый тесьмой по

швам, три ряда эполет, из которых последние опускались до локтя, шелковые панталоны в

обтяжку, наполовину желтые, наполовину голубые, предлинная шпага на вышитой

перевязи и огромная шпора, как он говорил, принадлежавшая еще Карлу XII.

— А шляпа? — напомнил Безбородко — Шляпу забыли, Платон Александрович.

— Да как же без шляпы? Обязательно шляпа, из желтой соломы, как у пастуха, и с

громадным голубым пером.

214 АВПРИ, ф. Секретнейшие дела (перлюстрация) оп. 6/2, 1796 г., Штединг, д. 41, лл. 163-166об – «Перевод

известий, сообщенных из Петербурга 26 августа по н.ст. 1796 года» - Здесь и далее хроника пребывания

Густава в России дается по перлюстрации переписки Штединга, хранящейся в АВПРИ, «Журналам и

запискам о приезде ко двору короля Швецкого…» (ф. ВКД, оп. 2/6, д. 5554, лл. 1-113).

При последних словах Зубов как бы в недоумении поднял брови и вновь ощерился

в полуулыбке. Смеяться громко он не умел. Безбородко — дитя природы, захохотал с

подвизгом. Присутствовавшие дамы вторили ему серебряными колокольчиками.

Екатерина задумалась. Потом встряхнула головой, будто отгоняя неприятное, и

сказала:

— Надеюсь, принц унаследовал от своего отца только хорошее. Вот и Румянцев,

будучи в Стокгольме, писал, что у него добрые задатки. Сидор Ермолаич215 и этот

якобинец Рейтергольм сбивали его с толку. Сейчас вроде одумались, но все равно —

крепко смотреть за ними надобно.

И, вставая из-за стола, закончила, как отрезала:

— Поживем — увидим, благо ждать осталось недолго, завтра пожалуют.