эти первые дни фавора Мамонова не было в Петербурге. 22 июля 1786 года он находился в

инспекционной поездке в Шлиссельбурге и Финляндии.

Спустя три дня Мамонов, уже пожалованный в полковники и обосновавшийся в

официальной резиденции фаворитов — флигельке, примыкавшем к покоям императрицы,

106 Высокого роста и хорошего сложения, с лицом калмыка, однако, исполненным ума (фр.).

поднес своему благодетелю золотой чайник великолепной работы с прочувствованной

надписью: «Plus unis par le cœur que par le sang»107.

Через месяц матушке Мамонова, жившей в Москве, была выслана в подарок

табакерка, отец был назначен сенатором.

За три года, что продолжался «случай» Дмитриева-Мамонова, он сделался премьер-

майором Преображенского полка, корнетом кавалергардов, наконец, графом Римской

империи и генерал-адъютантом с жалованием сто восемьдесят тысяч рублей в год.

3

О, век осьмнадцатый, галантный... Столетье безумно и мудро... Эпоха великих войн

и революций, время Моцарта и Сальери, Энциклопедии и гильотины.

Твоя мелодия — менуэт.

Девиз — свобода, равенство, братство.

Символ — масонский циркуль.

Лилия на плече — фаворитизм.

Дмитриев-Мамонов по праву мог считаться сыном своего века. Кое в чем он даже

опередил его. Отпрыск старинного, но обедневшего дворянского рода — в его жилах текла

кровь Рюриковичей! — с младых ногтей был честолюбив, как Растиньяк, и, как Жюльен

Сорель, видел в успехе у женщин верное средство сделать успешную и быструю карьеру.

Под влиянием этих обстоятельств и формировалась его судьба, столь типичная и в

то же время едва ли не единственная в своем роде.

От природы Сашенька был одарен счастливой внешностью, преимуществами

которой научился пользоваться довольно рано.

Его первый учитель, иезуит Совери, как мог, боролся с неодолимым влечением

своего подопечного к цветным жилетам и бульварным романам, но педагогический талант

его оказался бессильным перед могучим зовом натуры.

Чтение французских романов, как известно, рано или поздно приводит в девичью.

Пытаясь уберечь сына от искушений, Мамонов-старший, томившийся из-за нехватки

средств в патриархальной Москве, отправил его в столицу, к богатому родственнику,

барону Строганову. От судьбы, однако, не уйдешь. Последовал короткий, но бурный роман

с дочерью Строганова — и юноша раньше срока вновь очутился в первопрестольной. В

родительском доме гнев отца быстро привел его в чувство, попутно напомнив о почтении

к начальству.

107 Более соединены сердцем, чем кровью (фр.)

Однако запретный плод был надкушен: отныне жизнь вне столицы казалась

Мамонову недостойной его. Новый наставник, тоже француз, был подобран более удачно,

и маленький петиметр в точном соответствии с крылатым выражением В.О. Ключевского

начал превращаться в «homme d’esprit»108. В просвещенные екатерининские времена это

предполагало знакомство с «Велизарием», сочинением аббата Мармонтеля, двумя-тремя

рискованными ситуациями из «Хромого беса» Лессажа, а также доступными выдержками

из «Энциклопедии» и сочинений Вольтера и Дидро. Не менее важно было и то, что

Мамонов сносно объяснялся по-французски, по-итальянски, а античной литературой

увлекался одно время до такой степени, что, по собственному признанию, не мог уснуть,

не положив томик Гомера под подушку. Добавьте к этому занятия живописью, театром,

короткую, но блестящую военную карьеру, которая привела его в 1784 году, благодаря

рекомендации друга отца генерала Загряжского, приходившегося дальним родственником

матери Потемкина, в адъютанты к светлейшему — и перед вами будет законченный

портрет предпоследнего фаворита Екатерины II.

4

На первых порах Мамонов толково и добросовестно выполнял доверенную ему роль.

Потемкин, живший безвыездно с осени 1786 года в краях полуденных — Крыму и

Новороссии — как никогда нуждался в поддержке. Надвигалась война с Турцией, к тому же

необходимо было готовить поездку императрицы в Крым, начавшуюся в январе 1787 года. В

этой сложной обстановке Мамонову приходилось играть роль противовеса придворным

группировкам, которые, каждая в силу своих резонов, пыталась ослабить силу и влияние

Потемкина. Главными противниками князя в ту пору были президент Коммерц-коллегии

граф А.Р. Воронцов и сенатор П.В. Завадовский, оба члены Совета. Особенно опасен был

Воронцов, человек «душесильный», по выражению Радищева. Твердый в своих убеждениях,

феноменально работоспособный, предельно независимый, он резко и открыто критиковал

деятельность Потемкина в Новороссии и Тавриде, считая результаты освоения

новоприобретенных земель несоизмеримыми с производимыми на них затратами. Близкий

Воронцову и его брату Семену Романовичу, послу в Лондоне, Завадовский, почитавшийся

современниками человеком скорее хитрым, чем умным, был при нем чем-то вроде «серого

преосвященства». Давая в 1794 году согласие на просьбу Воронцова в увольнении от

службы, Екатерина призналась: «Всегда знала, а теперь и наипаче ведаю, что его таланты

не суть для службы моей; сердце принудить нельзя; права не имею принудить быть

108 Образованный человек (фр.)

усердным ко мне». И, не удержавшись (чуть ли не единственный раз в жизни), заключила:

«Ч.Е.П.» — т.е. «Черт его побери».

До начала турецкой войны к Воронцову и Завадовскому примыкал Александр

Андреевич Безбородко, фактически руководивший Коллегией иностранных дел. Вместе с

Завадовским, Петром Васильевичем Бакуниным-младшим, третьим членом КИД, он

составлял так называемый «триумвират», прибравший к рукам канцелярию Ее

императорского величества.

Впрочем, Безбородко, бывший значительно дальновидней своих товарищей и по

«триумвирату», и по «хохлацкой» партии, объединявшей выходцев из Малороссии, вел

себя по отношению к Потемкину с разумной предусмотрительностью, неукоснительно

выполняя отданные Екатериной в декабре 1786 года указания о согласовании со

Светлейшим всех дел, связанных с отношениями России с Османской империей.

Безбородко не поддержал усилия Воронцова и Завадовского, с которыми был связан

дружескими узами, добиться при начале турецкой войны смещения Потемкина с поста

главнокомандующего и замены его П.А. Румянцевым, воздержавшись, однако,

противодействовать и интригам так называемого «социетета» — камер-фрейлины А.С.

Протасовой, певшей с голоса австрийского посланника в Петербурге Л. Кобенцеля,

связывавшего неудачи, которые терпели союзники России австрийцы, с промедлением

Потемкина, не спешившего брать Очаков.

В это критическое для Потемкина и России время, когда к трудностям первых месяцев

русско-турецкой войны добавилось вероломное нападение шведского короля Густава III,

воспользовавшегося тем, что основные силы русской армии были скованы на юге, и начавшего

боевые действия в непосредственной близости от Петербурга, Мамонов оказал Потемкину ряд

важных услуг. В дни тяжелейшего кризиса, пережитого Потемкиным после гибели его

любимого детища — Черноморского флота в результате шторма, Мамонов сумел добиться

разрешения Екатерины на приезд князя в Петербург, предупредив, однако, начальника

канцелярии князя П.С. Попова о желательности «отложить свой вояж на несколько времени».

Потемкин внял своевременно поступившему совету.

Верный тон избрал Александр Матвеевич и в отношении австрийского посла,

постоянно повторявшего в эти дни: «Mon Dieu, mon Dieu, Oszchakow»109. Екатерина

сполна оценила усилия Мамонова и начала привлекать его к по-настоящему важным

государственным делам. Одно из них касалось отношений с Францией, продолжавшей