Алексеевны.

И тут же — вновь диссонанс. Сообщая 6 января о свадьбе герцога Курляндского с

княгиней Юсуповой, пишет: «Cela m’a fait une certaine peine de ne pas avoir la femme, qu’il

devait légitimement avoir»81. З а этими неосторожными (письмо не шифровано)

признаниями — обида за сестру, которую прочили в герцогини Курляндские. Однако по

политическим резонам — на Курляндию засматривалась не только Саксония, но и

Пруссия — герцог должен был жениться на русской, а не немецкой княжне.

После свадьбы организм восемнадцатилетней великой княгини вдруг стал бурно

развиваться. Она начала расти, так что пришлось перешивать платья, которые

сделались коротки. Наталья Алексеевна просила мать прислать ей тафты для новых

нарядов.

Возникли естественные вопросы. «О моем состоянии нельзя сказать ни «да», ни

«нет» — сообщала супруга великого князя в письме от 1 февраля 1774 года. — Здесь

думают, что «да», потому что хотят этого. Я же боюсь, что «нет», но веду себя как

будто «да»82. В таком же духе высказывался в апреле 1774 года в письме к Нессельроде

барон Гримм: «Я хотел бы подтвердить известие Лейденской газеты о беременности

великой княгини, но боюсь, что это будет еще одним несбывшимся пророчеством»83.

76 На парадной постели (фр.).

77 Была шокирована (фр.).

78 ГАРФ, ф. 728, оп. 1 ч. 1, д. 218, стр. 54.

79 Благодеяния (фр.)

80 Турчонок (фр.).

81 Мне было немного больно узнать, что он не мог жениться на той, на которой обязан был по закону. (фр.)

82 ГАРФ, ф. 728, оп. 1 ч. 1, д. 218, стр. 55.

83 ГАРФ, ф. 728, оп. 1 ч. 1, д. 156, стр. 7-8.

Далее в том же февральском письме великой княгини есть нечто, еще более

любопытное: «Я с огорчением прочла статью упомянутого Вами человека (судя по

помете на полях, сделанной по-немецки, речь идет о бароне Ассебурге — П.С.). Как

утаено все это, я и не подозревала ничего подобного. Я прочитала Вашу статью, как Вы

мне приказали, дорогая матушка, господину де Райсамхаузену, который был поражен и

отнес все это на счет черных мыслей этого человека. Дай Бог, чтобы так оно и было,

дорогая матушка, потому что Вы, делающая всех вокруг счастливыми, вовсе не

заслуживаете того, чтобы быть обманутой, тем более людьми, которые пользовались

Вашим доверием.

Я крайне удивлена недоброжелательностью, выказанной этим человеком

относительно Ваших бесед с ее Величеством, а также насчет истории с деньгами,

которые Вы якобы взяли. Я очень переживаю за Вас, дорогая матушка. Впрочем, я была

очень довольна, когда мой супруг посетил сегодня после обеда ее Величество и рассказал

ей все о коварстве некоего человека, заставившего графа Герца, пруссака, оставить свою

прежнюю службу. Это проявление доверия к матери тронуло и обрадовало меня. Я

думаю, дорогая и уважаемая матушка, что Вы будете того же мнения»84.

Трудно, да, наверное, и не стоит подробно разбираться в сути проблем, с

которыми ланд-графиня столкнулась по возвращении на родину. Они понятны:

германские газеты не могли, конечно, обойти молчанием переход принцессы

Вильгельмины в православие, немало спекуляций возникло и в связи с крупными суммами,

пожалованными Екатериной при расставании своим новым родственницам — 100 тысяч

рублей Каролине и по 50 тысяч — дочерям, не считая бриллиантовых табакерок,

бижутерии и прочих мелочей.

Для нашего рассказа важнее другой взгляд на атмосферу, складывавшуюся вокруг

великокняжеской четы после свадьбы. Против своей воли они неожиданно оказались как бы

на авансцене придворного театра, в партере которого заняли места не только

екатерининские вельможи со своими жадными до пересудов женами и дочерьми, но и, так

сказать, международная коронованная общественность, включая многочисленную

полудержавную родню невесты.

Надо отдать должное Екатерине. Всю жизнь обитавшая в этой среде и

научившаяся когда — не замечать, когда — направлять к своей пользе злоречивость

больших самолюбий, она еще в сентябре предупреждала Павла: «Перед публикою

ответственность теперь падает на Вас одного; публика жадно следить будет за Вашими

поступками. Эти люди все подсматривают, все подвергают критике, и не думайте, чтобы

84 ГАРФ, ф. 728, оп. 1 ч. 1, д. 156, стр. 55-56.

оказана была пощада как Вам, так и мне… О Вас будут судить, смотря по благоразумию

или неосмотрительности Ваших поступков, но, наверное, это уже будет моим делом

помочь Вам и унять эту публику, льстивых царедворцев и резонеров, которым хочется,

чтобы Вы в двадцать лет стали Катоном и которые стали бы негодовать, коль скоро вы

бы им сделались». И еще одно. В бумагах князя Безбородко, найденных после его смерти,

была и такая записочка, писаная рукой Екатерины: «Злословников почитать ли за

неблагодарных? Сей вопрос опасаюсь решить, ибо дело есть царское: делать добро и

сносить поношения, как говорил Александр Великий»85.

Но молодость самонадеянна — и уже осенью 1773 года между императрицей и

великой княгиней нет-нет да и пробегали тучки. Наталья Алексеевна никак не хотела

учить русский язык. Ее больше привлекали прогулки, танцы, домашние игры, в которых

она, по мнению императрицы, не знала никакой меры. Не нравилось Екатерине и то, что

Павел, пользуясь свободой, доставленной ему браком, настоял на том, чтобы его

ближайшему другу, Андрею Разумовскому, сыну гетмана, было разрешено поселиться во

дворце, на великокняжеской половине.

Павел, Разумовский и великая княгиня были слишком дружны, чтобы не возбудить

сплетен. К сожалению, через год Екатерина сама вмешается в семейные дела своего сына,

поделившись подозрениями относительно Разумовского — и этим отдалит его от себя.

Впрочем, все это будет потом. В первые же, безоблачные дни начавшейся взрослой

жизни сына Екатерина больше заботилась составлением великокняжеского двора. Никиту

Ивановича, как мы уже упоминали, заменил при царевиче генерал-аншеф Николай

Иванович Салтыков, известный тем, что весьма твердо знал придворную науку. Главное

его правило состояло в том, чтобы никогда не высказывать по официальным делам

противных мнений. Современники много злословили на его счет, утверждая, что в

вопросах служебных Николай Иванович управляем был своим письмоводителем, а в

домашних — супругой, женщиной властной и крутонравной. Гнева жены он

действительно боялся, как грома небесного, покорно исполняя ее прихоти и наказы.

Однако и со служебными обязанностями Салтыков справлялся неплохо, сумев сохранить

не только доверие Екатерины, но и уважение ее сына, обид не забывавшего.

В покоях Павла Салтыков появился впервые в зеленом военном мундире

нараспашку. В свои пятьдесят шесть лет был он весьма худощав, росту

незначительного, голову его венчал тупей, густо напудренный и напомаженный. Острый

небольшой нос, живые карие глаза, рот, искривленный в полуулыбке, довершали его

сходство с хитрым лисом. При ходьбе граф прихрамывал, потому что по совету

85 ГАРФ, ф. 728, оп. 1 ч. 1, д. 424, л. 2.

докторов имел на ноге фантонель. Вместо сапог он носил черные штиблеты и подпирал