войсками Бибикова и Репнина, он называл канальями. Заветная мечта Вольтера, как, впрочем,

век спустя и Достоевского, — видеть Константинополь под русским скипетром.

30 Раздавить гадину (фр.).

Конечно, подобная сублимация абсурда — это уже не фарисейство, это политика.

Недаром после опалы, посетившей Шуазеля в конце 1770 года, Екатерина, не скрывая

своего удовольствия, вспоминала как «мы вместе с Вольтером валили» самого

могущественного врага России.

Партия, разыгранная Екатериной с Вольтером, просчитана мастерски. Не

удивительно ли, что даже в польских делах философы держали сторону русской

императрицы?

Вольтер говорил: «Un polonais — charmeur, deux polonais — une bagarre, trois

polonais — eh bien, c’est une question polonaise31».

Из всех философов, пожалуй, один Дидро не произносил афоризмов на злобу дня.

Дидро не то чтобы не интересовался политикой, он был выше ее. Сложные конъюнктуры

европейской политики, перипетии русско-турецкой войны трансформировались в его

сознании в абсолютные категории. Победы русских войск в Молдавии он приветствовал

потому, что они приближали мир. Он твердо знал, что любой мир лучше войны и говорил

об этом в письмах к Екатерине. Голова его была устроена так, что реальная жизнь в ее

самых различных проявлениях была для него только иллюстрацией к тем идеальным

принципам, которые сформировались в его воображении.

Не эту ли сторону личности Дидро имела в виду Екатерина, когда называла его

человеком, во всем отличным от других? Похоже, что так, хотя ее отношения с Дидро, как

и все, что она делала, были тоньше и сложнее реальных или мнимых утилитарных

расчетов.

Едва ли не самой яркой идеей века Просвещения была идея рационализма. И

прорыв к ней, а через нее — к освобождению человеческой мысли — связан с Дидро. Еще

в 1767 году Екатерина впервые прочитала его знаменитое сочинение «Письмо о слепых в

назидание зрячим». Исследуя, одинакова ли вера слепца в существование божественной

воли с верою зрячего, созерцающего чудеса природы, Дидро касался вопроса не столько о

сущности религиозной веры, сколько о практике как критерии истины.

«Зачем вы, — говорит слепой, — рассказываете мне о великолепных зрелищах,

которые существуют не для меня? Я осужден проводить свою жизнь во мраке, а вы

ссылаетесь на такие чудные картины, которые мне непонятны и которые могут служить

доказательством только для вас и для тех, кто видит то же, что и вы. Если вы хотите, чтобы

я уверовал в Бога, вы должны сделать так, чтобы я осязал его..».

Гладстон как-то назвал Фридриха II практическим гением. Сказано как будто о

Екатерине. Ее главный талант заключался в удивительной способности находить

31 Один поляк - душка, два поляка - ссора, три поляка - это уже польский вопрос (фр.).

практические решение самых запутанных политических и жизненных ситуаций. Этот

талант — талант здравого смысла и сделал ее великой.

Нужно ли после этого говорить, почему мысли Дидро так волновали русскую

императрицу?

«По прочтении «Писем о слепых» зрение мое укрепилось», — писала Екатерина

Фальконе в феврале 1768 года.

11

О чем же беседовали между собой императрица и философ? К счастью, сюжеты их

шестидесяти бесед известны с большой степенью достоверности. В конце прошлого века

французский исследователь творчества Дидро Морис Турне получил возможность

поработать в частной библиотеке Александра III. Ее хранитель, которого по странному

совпадению звали Александр Гримм, показал ему небольшую, in quarto32, тетрадь,

переплетенную в красный сафьян с золотым двуглавым орлом на обложке, золотым

обрезом и синей сатиновой подкладкой. На первой страничке значилось: «Mélanges

philosophiques, historiques etc. Anno 1773, depuis le 5 Octobre jusqu’au 3 Decembre, même

annéе33.

К внутренней стороне переплета приклеен экслибрис с надписью «Из библиотеки

Авраама Норова». Пониже рукою Норова, бывшего министра народного просвещения,

историка, путешественника, героя Отечественной войны 1812 года, написано по-

французски: «Эта книжка, сплошь писанная рукой Дидро, содержит в себе все мемуары,

представленные им Е.В. Императрице Екатерине II, во время пребывания его в

Петербурге»34.

Тетрадь представляет собой конволют записок, в которых Дидро развивал мысли,

обсуждавшиеся им с императрицей. Судя по тому, что императрица не упоминает о них

даже в переписке с Гриммом, они предназначались только для нее.

Приходилось и нам держать в руках эту тетрадь красного сафьяна, более того,

читать внимательно feuillets35, исписанные мелким разборчивым почерком великого

энтузиаста добра. И чудилось нам, когда вынимали мы ее бережно из кожаного ковчега

32 В четверть печатного листа ( лат.)

33 Смесь философская, историческая и т.п. С 5 октября по 3 декабря 1773 года.

34

«Смесь философская...» была издана М. Турне в 1899 г. в Париже в книге «Дидро и Екатерина II». В

русском переводе текст записок Дидро впервые появился в 1903 г. со значительными пропусками и

искажениями. Научная редакция «Смеси» с восстановлением измененного М. Турне порядка их

расположения в соответствии с оглавлением, сделанным самим Дидро, включена в X том собрания

сочинений Д. Дидро (Москва, 1947 г.), вводный очерк и примечания П.И. Любинского.

35

Листки (фр.) – так сам Дидро именовал свои заметки – “Dernier feuillet” («Последний листок»), “Feuillet

sur l’Encyclopédie”( «Листок об Энциклопедии»).

того же цвета, что и переплет, что нисходит с этих тронутых временем гладких листов

некая благодать — будто прикасаешься к вечности.

Происходило это ранней весной предъюбилейного года с тремя нулями в

заваленном архивными делами (не дай Бог обмолвиться и написать — папками. Для

архивиста это все равно, что для моряка камбуз корабельный назвать кухней) кабинетике

Игоря Сергеевича Тихонова, в чьем ведении находится знаменитая рукописная коллекция

библиотеки Зимнего дворца, а в ней — сохраненная промыслом неисповедимым тетрадь

собственноручных записок Дидро36. Игорь Сергеевич то писал что-то насупившись

(размышляя, надо думать, о Багратионе), то чаек налаживал с архивными сухариками, не

забывая каждый раз поворотом рубильника обесточивать помещение, — и тогда в нашей

комнатке гас свет и веяло в наползавших ранних сумерках из полуоткрытой форточки то

ли гарью автомобильной с Пироговки, то ли дымком весенних костров с Новодевичьего.

Так вот, листал я с благоговением свою тетрадку под благожелательным, но зорким

взглядом Игоря Сергеевича (и, надо сказать, разный народец посещал временами его

кабинетик — тут и пастор из Дании, составляющий жизнеописание принцессы Дагмары

— императрицы Марии Федоровны, и гостьи заезжие из царскосельских музеев, и

архивные дамы возрастов и темпераментов самых разнообразных) — листал и думалось

мне, как же хорошо, что не добрался до нее почтенный Владимир Александрович

Бильбасов, автор монографии о приезде Дидро в Петербург — а то и писать, глядишь,

было бы не о чем.

Каюсь, думал я об этом не без некоторого свойственного мне ехидства, вспоминая

попутно, что упустил, а то и перепутал маститый историк. Впрочем, сейчас, когда

тетрадка Дидро изучена вдоль и поперек и русскими, и французскими литературоведами,

вольно нам рассуждать об ошибках Бильбасова.

И все же, все же… Скажем, опережая, по своему обыкновению, события, что

последовательность записок Дидро, в которой они сшиты в конволюте, помогает уточнить

не только тематику, но и внутреннюю логику бесед философа с императрицей.

Вот один из примеров. Всего в оглавлении записок Дидро числятся 63 темы.