Мы в жару, фырча, купаемся в протоках,

поезд взглядом провожая у высот,

с нетерпеньем снова думая про то, как

он и нас в большие дали увезет.

Мы потом пройдем по улицам вот этим,

оглядим и каждый двор и каждый дом.

Все, что было незаметным, — мы заметим

и всю цену незаметного поймем.

От дорог больших мы так отяжелеем,

паровозами разбитыми кренясь,

и себя мы горько-горько пожалеем,

потому что не ж а л е л о время нас.

Мы напрасно свои корни обрубили,

мы напрасно от тайги оторвались. ,

Собирались мы по ягоды другие,

4

а на волчьи невзначайно нарвались.

Но пока, сверкая, рельсы вдаль струятся.

Рыжий лось трубит составу вслед в логу.

Сорок пятый год.

Нам по тринадцать.

Мы идем за синей ягодой в тайгу,

1953

А.

И.

Дубинину

Откуда родом я?

Я с некой

сибирской станции Зима,

где запах пороха и снега

и запах кедров и зерна.

Какое здесь бывает лето?

Пусть для других краев ответ

10

з в у ч и т н е очень-то у ж л е с т н о:

н и г д е т а к о г о л е т а н е т!

И д и в т а й г у с б е р д а н к о й у т р о м,

но не б е р и к б е р д а н к е п у л ь.

Л ю б у й с я выводками уток

и л и с л е д и п о л е т к о с у л ь,

Иди п о г л у б ж е. Б у д ь с м е л е е.

К а к птица п е в ч а я, с в и с т и.

А повстречаешься с медведем —

е г о б р у с н и к о й у г о с т и.

Б р у с н и к а с т е л е т с я и м л е е т,

к р а с н о с в е т я с ь п о с о с н я к у.

У к а ж д о й пятнышко белеет

т а м , г д е л е ж а л а , — н а б о к у,

А г о л у б и ч н ы е п о л я н ы!

В них с т о л ь к о синей ч и с т о т ы!

И чуть л и л о в ы и т у м а н н ы

о т я ж е л е н н ы е к у с т ы.

П у с к а й тебе себя подарит

м а л и н ы целый дикий с а д .

П у с к а й в г л а з а тебе у д а р и т

черносмородиновый г р а д.

П у с т ь к о с т я н и к а л ь н е т, м е р ц а я.

П у с т ь вдруг обступит сапоги

к л у б н и к а п ь я н а я, л е с н а я —

ц а р и ц а я г о д всей т а й г и,

И ты у в и д и ш ь, н а к л о н и в ш и с ь,

в л о г у з е л е н о м г д е- н и б у д ь,

к а к в алой мякоти клубничной

желтеют зернышки ч у т ь- ч у т ь.

Н у а к а к о й она б ы в а е т,

зима на станции З и м а ?

З д е с ь и п у р ж и т, з д е с ь и б у р а н и т,

и заметает здесь д о м а .

11

Но стихнет все, и, серебристым

снежком едва опушена,

пройдет надменно с коромыслом,

покачиваясь, тишина.

По местной моде, у лодыжки

на каждом валенке — цветы,

а в ведрах звякают ледышки,

и, как ледышки-холодышки,

глаза жестоки и светлы.

На рынке дымно дышат люди,

Здесь мясо, масло и мука

и, словно маленькие луны,

круги литые молока.

А ночью шорохи и шумы.

Гуляет вьюга в голове.

Белеют зубы,' дышат шубы

на ошалевшей кошеве.

И сосны справа, сосны слева,

и визг девчат, и свист парней,

и кони седы, будто сделал

мороз из инея коней!

Лететь, вожжей не выпуская!

Кричать и петь, сойти с ума,

и — к черту все!.. Она такая —

зима на станции З и м а!

Я958

···

Пахла станция Зима

молоком и кедрами.

Эшелонам пастухи

с лугов махали кепками.

Шли вагоны к фронту

зачехленно, громыхающе.

12

Сколько было грозных молчаливых верениц!

Я был в испанке синенькой,

кисточкой махающей.

С пленкою коричневой

носил я варенец.

Совал я в чью-то руку с бледно-зеленым якорем

у горсада с клумбы сорванный бутон

или же протягивал

полный синей ягоды

из консервных банок спаянный бидон.

Солдаты желтым сахаром меня баловали.

Парень с зубом золотым

играл на б а л а л а й к е.

Пел: «Прощай, Сибирюшка, ладкий чернозем!»

Говорил: «Садись, пацан, к фронту подвезем!»

На фуражках звездочки

милые, алые.

Уходила армия, уходила армия.

Мама подбегала,

уводила за фикусы.

Мама говорила: «Что еще за фокусы!

Куда ты собираешься?

Что ты все волнуешься?»

и предупреждала —

«Еще навоюешься.,.»

За рекой Окою ухали филины.

11|>о войну гражданскую

мы смотрели фильмы»

О, как я фильмы обожал

про Щорса, про Максима,

и был марксистом, видимо,

хотя не знал м а р к с т м с ,

13

Я писал роман тогда, и роман порядочный,

а на станции Зима

голод был тетрадочный.

Все на уроках в дело шло,

когда бывал диктантз

«Врачебная косметика»,

Мордовцев и Д е к а р т.

А я был мал, но был удал, и в этом взявши первенство,

я между строчек исписал

двухтомник Маркса-Энгельса.

Ночью, светом обданные, ставни дребезжали —

это эшелоны мимо проезжали,

и писал я нечто еще неоцененное,

длинное, военное, революционное...

1957

Э. А. Дубининой

Я сибирской породы.

Ел я хлеб с черемшой

и мальчишкой паромы

тянул, как большой.

Раздавалась команда.

Шел паром по О к е . 1

От стального каната

были руки в огне.

Мускулистый, лобастый,

я заклепки клепал

и глубокой лопатой,

Ю к а —река в Восточной Сибири.

14

где велели, копал.

На меня не кричали,

не плели ерунду,

а топор мне вручали,

приучали к труду.

А уж если и били

за плохие дрова —

потому, что любили

и желали добра.

До десятого пота

гнулся я под кулем.

Я косою работал,

колуном и кайлом.

Не боюсь я обиды,

не боюсь я тоски.

Мои руки оббиты

и сильны, как тиски.

Все на свете я смею,

усмехаюсь врагу,

потому что умею,

потому что могу.

1954

СВАДЬБЫ

А.

Межирову

О, свадьбы в дни военные!

Обманчивый уют,

слова неоткровенные

о том, что не убьют...

Дорогой зимней, снежною,

сквозь ветер, бьющий зло,

лечу на свадьбу спешную

в соседнее село.

Походочкой расслабленной,

с челочкой на лбу

вхожу, плясун прославленны

15

в гудящую избу.

Наряженный, взволнованный,

среди друзей, родных,

сидит мобилизованный

, растерянный жених.

Сидит с невестой — Верою,

А через пару дней

шинель наденет серую,

на фронт поедет в ней.

Землей чужой,

не местною,

с винтовкою пойдет,

под пулею немецкою,

быть может, упадет.

8 стакане брага пенная,

но пить ее невмочь.

Быть может, ночь их первая —

последняя их ночь.

Глядит он опечаленно

и — болью всей души

мне через стол отчаянно:

«А ну, давай пляши!»

З а б ы л и все о выпитом,

все смотрят на меня,

и вот иду я с вывертом,

подковками звеня.

То выдам дробь,

то по полу,

носки проволоку.

Свищу, в ладоши хлопаю,

взлетаю к потолку.

Л е т я т по стенам лозунги,

что Гитлеру капут,

9 у невесты слезыньки

горючие текут.

Уже я измочаленный,

у ж е едва дышу. .

«Пляши!..» — кричат отчаянно,

и я опять пляшу...

16

Ступни как деревянные,

когда вернусь домой,

но с новой свадьбы пьяные

являются за мной.

Едва отпущен матерью,

на свадьбы вновь гляжу

и вновь у самой скатерти

вприсядочку хожу.

Невесте горько плачется,

стоят в слезах д р у з ь я.

Мне страшно. Мне не пляшется,

но не плясать —

нельзя.

1955

САПОГИ

Был наш вагон похож на табор.