«великие» пожары, происшедшие летом этого года. Рассказ о восстании 1547 г.,

содержащийся в комментируемом послании, следует сопоставить с известиями в

официальных летописных сводах. В Синодальном списке Никоновской летописи,

отражающем более ранний этап летописной работы, восстание 1547 г. описывается как

народное восстание: «черные люди града Москвы от великие скорби пожарные

восколебашася» (ПСРЛ, XIII, 154). В «Царственной книге» первоначальный текст,

совпадающий с Синодальным списком, вычеркнут редактором (см, выше, прим. 22) и

вписан новый текст, в котором ответственность за восстание возлагается на бояр

(Шуйского и Федорова-Челяднина) и приводятся подробности восстания (слух о том,

что «Анна Глинская... вымала сердца человеческие, да клала в воду, да тою водою,

ездячи по Москве, да кропила, и оттого Москва выгорела», описание убийства Ю.

Глинского в церкви), сходные с рассказом комментируемого послания (ПСРЛ, XIII, 455

- 457). С негодованием отвергая мысль, что можно «на таковую высоту, еже Иван

святый, кропити», Грозный имеет в виду слух, распространившийся среди восставших,

что Анна Глинская вызвала московский пожар колдовством, кропя город зачарованной

водою. «Иван святый» - это колокольня Ивана Великого в Кремле: Грозный хочет,

невидимому, сказать, «что загорелась и эта высочайшая колокольня, на которую

невозможно было брызгать воду, стоя на земле (в летописи, правда, ничего не

сообщается о пожаре на этой колокольне - сообщается лишь о пожаре в соседнем

Успенском соборе и в «многих церквах каменных»); может быть, однако, что Грозный

имеет в виду какой-то слух, что Глинская брызгала с колокольни Ивана Великого.).

И тако ли доброхотно подобает нашим боляром и воеводам нам

служити, еже такими собраниями собацкими, без нашего ведома, боляр

37

наших побиватп, да еще и в черте кровной нам (( Так К, ХС; П те кровной

нами. )? И тако ли душу свою за нас полагают, еже нашу душу от мира сего

желающи на всяк чяс во он век препустити? Нам убо закон полагаюше во

святыню, сами же с нами путыпествовати не хотяще! Что же, собака, и

хвалишися в гордости и иных собак и изменников похваляешь бранною

храбростию? Господу нашему Исусу Христу глаголющу: «аще царство

само на ся разделитца, не может стати царство то»; како же и может

бранная люте понести против врага, аще межусобными браньми растлитца

царство? Како убо может древо цвести, аще корени суху сущу? Тако и сие:

аще не прежде строения во царстве благо будет, како бранная храбре

поставятца? Аще убо предводитель не множае полк утвержает, тогда

множае побеждаем паче бывает, неже победит. Ты же, вся сия презрев,

едину храбрость похваляешь; о чесом же храбрости состоятися, сия ни во

что же полагавши, и являяся не токмо утвержая храбрость, но паче

разрушая. И являяся яко же ничто же еси; в дому изменник, в ратных же

пребывании рассуждения не имея, понеже хощешь междоусобными

браньми и самовольством храбрость утвердити, ему же быти не возможно.

Да того же времяни бывшу сему собаке Алексею, вашему начяльнику, в

нашего царьствия дворе, во юности нашей, не свем, каким обычяем из

батожников водворившуся, нам же такия измены от вельмож своих

видевше, и тако взяв его от гноища и учиних с вельможами, а чяючи от

него прямыя службы. Каких же честен и богатств не исполних его, не

токмо его во и род его! Какова служения праведна от него приях? Слыши

напреди. Таж посем совета ради духовнаго спасения ради душа своея,

приях попа Селивестра, а чяюще ( На этом слове кончается список П. )

того, что он, предстояния ради у престола Владычня, побережит души

своея, а он, поправ свещенньш обеты и херотонию иже со ангелы у

престола Владычня предстояния, иде же желают ангели приникнути,

идеже бо всегда агнец Божий жремый за мирское спасение, и никогда же

пожренный, - еже он, во плоти сый, серафимскии службы своими руками

сподобися, и сия убо все поправ, лукавым обычаем, и сперва убо яко благо

начало, последуя божественному писанию: мне, видевшу в божественном

писании, како подобает наставником благим покорятися безо всякого

рассужения, и ему, совета ради духовнаго, повинухся волею, а не ведением;

он же возхитихся властпю, яко же Илия жрец, нача совокуплятися в

дружбу подобно мирским ( Да того же времяни бывшу сему собаке Алексею... в

дружбу подобно мирским. - Наиболее подробный рассказ о правлении Сильвестра и

Алексея Адашева содержится в «Истории о в. кн. Московском» Курбского -

политическом памфлете, написанном в Польше (Курбский, Соч., стлб. 169 - 173).

Курбский, как и царь, подчеркивает большое влияние Сильвестра и Адашева в этот

период (конец 40-х - 50-е годы), всячески восхваляет этих лиц и именует кружок,

собравшийся вокруг них, «избранной радой» (польский термин) - название,

закрепившееся в исторической науке. Вопрос о политическом и социальном характере

этой «избранной рады» весьма сложен. Восторженная характеристика, данная ей

Курбским, и резко отрицательная, данная Грозным, естественно, создавали у историков

38

впечатление, что «рада», подобно Курбскому, защищала княжеско-боярские интересы

(ср. напр.: В. И. Сергеевич. Русские юридические древности, II. СПб., 1900, стр. 367-

371). Однако, документальные источники, сохранившиеся за эти годы, противоречат

такому выводу: реформы 50-х годов, проведенные при Сильвестре и Адашеве, были

направлены против остатков феодальной раздробленности и носили прогрессивный

характер (ликвидация системы наместничества, судебная реформа, раздача земель

служилым); В связи с этим в исторической науке установился критический подход к

замечаниям Грозного и Курбского об «избранной раде», высказанным в ходе острой

полемики и относящимся к более позднему времени. С. В. Бахрушин (ук. соч., стр. 36 -

38, 51, 54-55) считает, что «избранная рада» (которую он отождествляет с «ближней

думой» царя) имела «компромиссный состав», но проводила прогрессивную политику,

соответствующую интересам дворянства. И. И. Смирнов (Иван Грозный, стр. 87)

считает вообще понятие «избранной рады» фикцией и полагает, что сближение

Сильвестра и Адашева с княжатами произошло лишь в начале 60-х годов.

Полемическая тенденциозность комментируемого рассказа проявляется и в

характеристике «собаки Алексея» (Адашева) как выходца из «гноища» (навоза) и

бывшего «батожника» (буквально: слуга, расчищающий путь с помощью палки; может

быть, однако царь иронически указывает этим на то, что Адашев был «рындой» при

дворе). В действительности Адашевы представляли собой провинциальный

(костромской) дворянский род, и уже отец Алексея, Федор Адашев, выполнял

ответственные поручения государя (ср. Н. П. Лихачев. Разрядные дьяки XVI в. СПб.,

1888, стр. 135 - 136).). Потом же вся собрахом, все архиепископы, и епископы, и весь

освещенный собор руския митрополия (Потом же вся собрахом...освещенный собор

русския митрополия. - Речь идет об «освященном соборе» в «царских палатах» в

феврале 1549 г. (ПСРЛ, XXII, 528 - 529; ср.: С. О. Шмидт. Челобитенный приказ в

середине XVI столетия. Изв. АН СССР, серия истории и философии, т. VII, № 5, 1950,

стр. 447 - 448) или о Стоглавом соборе 1551 г. («писание» царя этому собору,

содержащее действительно мотивы «взаимного прощения» и примирения, см. в

«Археографическом обзоре», стр. 522). В старой исторической литературе (напр.: С.

Соловьев. История России, кн. II, ч. VI - X. Изд. «Общественная польза», стлб. 45 - 46)

существовало мнение, согласно которому Грозный между 1547 и 1550 гг. созывал на

Лобном месте представителей «из городов всякого чина», и на этом «соборе