несколько спектаклей после взятия Олинфа, а Александр –

после взятия Фив) и по эллинистическому Востоку (пример

тому – Махон, комик из Сикиона, который выступал в

Александрии около 250 г. до н. э. От него осталось около 500

плоских, игривых стихов о куртизанках, музыкантах,

параситах). Хор и парабаса исчезали. Интермедии все более и

более делили ранее единое действие на акты. Пролог,

позаимствованный у трагедии, позволял автору завязывать

интригу и вводить свое личное мнение, как это было в парабасе.

Новая комедия, появившаяся после IV в. до н. э., еще более,

чем «средняя» (IV в. до н. э.), имела тенденцию изображать

современную жизнь как можно более точно. Любовь,

преодолевавшая препятствия и заканчивавшаяся признанием и

счастливой развязкой, стала основной темой. Интрига

усложнилась, хотя и следовала схеме, оставшейся более или

менее неизменной. Характеры разрабатывались подробно.

Поллукс перечисляет 44 типа масок: 9 – стариков и зрелых

мужей, 17 – женщин, 11 – молодых людей, 7 – рабов. Таким

образом, драматурга больше не удовлетворяло изображение

общечеловеческого типа.

Эта комедия, часто не исключавшая патетики, была тем не

менее веселой. Она сохранила приемы средней комедии в виде

комических сценок – пародий, болтовни кухарок, похвальбы

солдат-фанфаронов, рассказов параситов, интриг рабов,

надувавших старикашек, – предков Скапена.

Эллинистические комедии известны нам по латинским

контаминациям и по фрагментам, Можно выделить двух <97>

авторов: Филемона (возможно, выходец из Сиракуз),

преуспевшего в нагромождении комических эпизодов, и

афинянина Менандра, названного византийскими учителями

«звездой новой комедии», Проводя жизнь в удовольствиях на

собственной вилле в Пирее в обществе куртизанки Гликеры, он

сочинил более ста комедий. Благодаря находке папируса с

комедией Менандра «Дискол» («Брюзга») мы имеем более

100

полное представление о его таланте, который, по словам М.

Круазе, уступает только гению Мольера. В ней автор охотно

философствует, вернее, морализирует, правда не очень

оригинально. Его «Брюзгу» можно назвать «филантропической

пьесой». Настоящей заслугой комедиографа была столь

правдивая обрисовка персонажей, что Аристофан из Византия

спрашивал, кто кому подражал – Менандр жизни или наоборот.

В комедии «Сам себя наказывающий», почти полностью

переведенной Теренцием на латинский, язык, Менандр

противопоставляет два типа стариков – напыщенного фразера

Хремеса и Менедема, «человека, который сам себя карает»,

цельную натуру, проникнутую помыслами о возвышенном; он

обращает внимание на конфликт поколений, показывая их

отношения с сыновьями. В «Третейском суде» автор выводит на

сцену двух любящих молодоженов, разлученных в результате

недоразумения. Молодой человек, натура страстная – настоящий

герой Скопаса, бросается в разгул, перед тем как вернуться к

жене, которая, несмотря на видимость измены, остается

достойной его любви.

Таким образом, главными темами комедий Менандра были

любовь, страсть, семейная привязанность, что воспринималось

вполне естественно в эпоху, когда человек был лишен

общественной жизни. Но Менандр, тесно связанный со своим

временем, не мог не затронуть, к радости историков, и другие

проблемы – отношений между богатыми и бедными, рабства,

суеверия и религии. Следуя великой классической традиции,

Менандр питает отвращение к чужеземным культам. В

«Привидении» он стремится показать истинное назначение

обрядов колдуний. В «Одержимой» перед публикой предстает

девушка, служительница культа богини Кибелы, которая,

влюбившись в молодого человека, тут же теряет пророческий

дар: богиня требует исключительного права на любовь.

Короче говоря, это был театр, привлекавший внимание

тонкостью психологического анализа и волновавший <98>

своими глубоко человеческими проблемами. Менандр же являл

собой последнюю вспышку аттического гения, достаточно

яркую, чтобы, говоря о нем, вспомнить Еврипида и Платона.

Лирика ухода от действительности

101

Поэзия эллинизма в основном вполне отвечала своему

традиционному названию «александрийская поэзия», так как

большинство знаменитых поэтов жило именно в Александрии

при дворе Птолемеев.

Уже отмечались некоторые ее характерные черты, в

частности лесть, часто безудержное восхваление монарха.

Прежде это место занимала любовь к родине. Восхваление было

прямым, опиравшимся па явную ложь, и косвенным,

подкрепленным ловкими мифологическими параллелями. В

придворной поэзии одинаково высоко ценился стиль – как

вдохновенный и восторженный, так и педантично точный,

холодный, с многочисленными изысканными перифразами и

ненужными обращениями.

Кроме того, независимо от темы поэзия все больше

приобретала познавательный характер, хотя опиралась она (за

исключением «Феноменов» Арата) отнюдь не на настоящую

науку, а на традиционную ученость в области археологии,

истории, географии, мифологии. Некоторые отрывки из

Каллимаха и тем более из Ликофрона читать было невозможно,

не прибегая к изданию с примечаниями, в которых были бы

использованы работы античных или византийских

комментаторов. Но и они часто приходили в растерянность

перед туманностью намеков. Однако истинное величие

«александрийской поэзии» не в ее учености и не в умении

льстить царям, а в передаче мира чувств – мира поверхностного

или глубокого, но всегда разнообразного. В стихотворных

строках охотно раскрывались чувства между членами семьи и

даже привязанность к домашним животным (особенно часто это

отмечается в эпитафиях). Но предпочтение в новой лирике

отдавали прежде всего любви, она царила повсюду, и суровые

гомеровские герои становились галантны-– ми рыцарями. Сам

ужасный Киклоп Гомера в одной из очаровательных идиллий

Феокрита превращается в трогательно влюбленного, которым

пренебрегла возлюбленная. Подробные описания страсти, как в

«Аргонавтике» Аполлония Родосского, встречаются редко. Чаще

всего это короткие произведения, в которых взволнованно <99>

описаны любовные сцены. В наше время обычно принято

подчеркивать некоторую неестественность этой поэзии.

Действительно, амуры и всякого рода метафоры огня, стрелы и

цепи в ней встречаются в изобилии, но необходимо помнить, что

эти образы, ставшие столь банальными в более поздние

102

времена, в эпоху эллинизма были новы и свежи. В лучших

идиллиях Феокрита или самых талантливых его последователей

слышны и более сильные голоса – порой это был настоящий

взрыв чувственности, а порой чувственность смешивалась с

угрызениями совести, сожалением, отчаянием перед лицом

предательства. Александрийцы не только изобрели галантную

поэзию, но и явились авторами откровенной и волнующей

любовной лирики.

Проснулся интерес к деревенской жизни, как и в XVIII в. н.

э. Города разрослись до такой степени, что стали огромными и

враждебными человеку агломерациями. Природа в буколической

поэзии была не что иное, как обрамление человеческих

страстей. Созданные ею пейзажи милы, изящны, приятны для

глаза уставшего человека. Это как раз те самые пейзажи,

которые мы в память об Александрии называем

«идиллическими». Непременными штрихами такого пейзажа

были кристально чистый источник, ручеек, замшелые камни,

ковер шелковистой травы, тенистые деревья, холмы, поросшие

миртом и оливами, пчелы, собирающие мед, птицы и цикады.