изображающей тюльпаны самых ослепительных раскрасок и подписанной художником

девятого класса. Так становится возможным предположение, что ярлык с надписью

“Почетный отзыв” прикреплен к “Ирме”. Бегу туда. Ничуть не бывало. Иду, наконец, к

своей дурацкой пастели и нахожу его там. Я подбегаю к Жулиану и в течении целого

получаса торчу подле него, едва шевеля губами. Просто хоть плачь! Он тоже, кажется, порядком-таки удивлен. С самого открытия Салона, с той минуты, как были замечены мои

работы, о пастели и речи не было, а относительно картины он был уверен, что ее поместят

где-нибудь в первом ряду.

Отзыв за пастель - это идиотство! Но это еще куда ни шло! Но взгромоздить на такое

место мою картину! Эта мысль заставляет меня плакать, совершенно одной, в своей

комнате и с пером в руке”.

Начнем с того, что с самого начала был разговор только о пастели. Тони Робер-Флери в

записке с заседания жюри еще 30 марта пишет ей, что “головка-пастель имела истинный

успех”, с чем ее и поздравляет. К тому же она сама пишет в дневнике, что всего две

пастели были приняты с № 1, в том числе одна ее. Просто Мария тщеславна без меры, маленький успех ей не нужен, пастель она считает низшим жанром. Она думала получить

медаль за живопись, а раз не получилось, значит, во всем виноваты учителя, которые не

так, как нужно, ее поддерживают. “Я, конечно, - пишет она, - вполне допускаю, что

истинный талант должен пробить себе дорогу совершенно самостоятельно... Но для

начала нужно, чтобы человеку повезло, чтобы его не захлестнула встречная волна... Когда

ученик что-нибудь обещает, учитель должен некоторое время подержать его голову над

водой: если он удержится - он что-нибудь из себя представляет, если нет - ему же хуже”.

Ведь Кабанель поддерживал своего ученика Бастьен-Лепажа, напоминает она. Вероятно, ей известно, что Александр Кабанель, к тому времени уже давно член Французского

института, руководил одной из мастерских и очень поощрял в своих учениках

самостоятельность и проблески таланта.

Она, разумеется, не справедлива. Ее поддерживают сверх меры, вспомним, как трудно

было кого-нибудь пробить в Салон и что значило просто выставиться в нем. Не говоря уж

о том, чтобы получить этот самый злополучный, как она считала, “Почетный отзыв”,

который мгновенно дал свои результаты: именно после этого отзыва ее заметили, о ней

стали писать, она оказалась на пороге настоящей известности и славы, к ней пришел

корреспондент самой большой русской газеты “Новое время”.

Но ей мало, мало, мало! Другие могут удовольствоваться и простым упоминанием их

имени в газете, а ей мало даже почетного отзыва. Нужна была медаль и только медаль!

Она искренне уверена, что только она и была достойна медали. Она поносит в своем

неизданном дневнике всех выставлявшихся в Салоне знаменитостей: Каролюс-Дюрана,

Жервекса, Казена, Сен-Марсо, не избегает ее критики даже “гений” Бастьен-Лепаж,

которому по ее мнению, так не хватает ее советов. Она пишет гневные письма Роберу-

Флери, упрекая его в том, что он не поддержал ее на жюри. Робер-Флери говорит ей, что

все посчитали ее богатой иностранкой, которую совершенно не обязательно

поддерживать, ибо она и так все имеет. Кстати, того же мнения о жюри, придерживался и

писатель Франсуа Коппе, написавший по просьбе матери Марии предисловие к каталогу

картин ее посмертной выставки.

Табличку с отзывом, или, как, Башкирцева его называет, “разлюбезный ярлык”, украл с

выставки ее друг Божидар. Она же привязала ярлык к хвосту своей собаки Коко и, добро

бы она это сделала, как говорится, для домашнего пользования, пошутили в семейном

кругу и забыли, нет, она рассказывает об этом направо и налево, посвящает в эту историю

своих товарок из мастерской, которые, уже со своими, не думаю, что для нее лестными, комментариями, разносят по Парижу.

Колетт Конье приводит слова Эдмона Гонкура, опубликованные только в полном

Монакском издании его дневников, который описал этот случай со слов Клер Канробер:

“Сегодня вечером (дело происходит у принцессы Матильды - авт.) дочь Канробера

рассказывала о Башкирцевой, которую знала по Академии Жулиана. Она представила ее

как существо способное, но совершенно невыносимое из-за непомерного тщеславия,

превосходящее все представимое. Она была свидетелем гнева Башкирцевой, когда та,

ожидая получить на выставке медаль, получила только отзыв. Тогда она заставила своего

дружка, потомка сербских королей, снять его и привязала к хвосту собаки”.

Клер Канробер, - это та самая Клара, неоднократно упоминаемая в дневнике, дочь

известного маршала Франсуа Канробера (1809-1895), бывшего одно время главным

военачальником над французской армией под Севастополем в 1855 году и произведенного

за это в маршалы. Кроме того, он с самого начала поддерживал принца Луи Наполеона, будучи с 1850 г. его адъютантом, и с тех пор, как тот был провозглашен императором

французов под именем Наполеона III-го, Канробер был до конца Империи в

исключительном фаворе. Впрочем, он не утратил своего веса и при Третьей Республике, оставался сенатором, главой партии бонапартистов.

Его дочь Клер Канробер, была соученицей Марии по мастерской Жулиана, дружила с

Башкирцевой, если вообще кого-нибудь можно считать за подругу у такой эгоцентричной

особы. Да и сама Клер Канробер считает, что у Марии не может быть подруги, потому что

у нее нет маленьких тайн, которыми делятся с подругами.

- Вы слишком хорошая, - говорит она Башкирцевой. - Вам нечего скрывать...

Однако шутку с почетным отзывом она быстро пересказывает всему Парижу, что ждало

бы и все “маленькие тайны” Марии. Эта шутка потом дорого обойдется Марии: на своем

последнем Салоне в 1884 году она ничего не получит - академики не прощают обид. Сама

Клер Канробер, кстати, впоследствии вышла замуж, став мадам де Навоселль, и занятия

живописью, как баловство незамужней девушки, забросила.

Пресса, как во все времена, отличается непониманием. Журналист из “Либерте” по поводу

“Жана и Жака” пишет слова, которые теперь, спустя век, продолжают удивлять своим

идиотизмом:

“Жан и Жак” смогут удовлетворить самых требовательных реалистов. Вульгарные лица

этих сыновей пьяницы не выражают даже той инстинктивной прелести, которая присуща

всем детям. Спутанные волосы ужасны, даже у этих огромных ботинок какой-то ужасный

вид...”

Такое впечатление, что пишет не прожженный журналист, продажная тварь, а невинная

институтка, находящая в любой реальности неприличие. На современный взгляд мальчики

вполне трогательны, если не сусальны, и уж во всяком случае никакой дебильности не

просматривается. Ее детей можно спокойно отнести к очаровательным детям Бастьен-

Лепажа, некоторые рецензенты видят в ее живописи его мужскую руку, что, разумеется, раздражает Марию.

Вслед за этим у нее берет интервью корреспондент “Нового времени”, крупнейшей

русской газеты, издававшейся А.С. Сувориным. Это было 18 июля по новому стилю.

Изданный дневник не упоминает нам его имени, однако нам удалось восстановить, что это

был Дарий Ромуальдович Багницкий, писавший свои корреспонденции под псевдонимом

“Ричъ” или Р-ичъ”, что является сокращением его отчества “Ромуальдович”.

“Внимание! Дело идет об одном небольшом событии! Сегодня, в одиннадцать часов утра у

меня назначена аудиенция корреспонденту “Нового времени” (из Петербурга), который

письмом просил меня об этом. Это очень большая газета, и этот Б. (Багницкий - авт.) посылает туда, между прочим, этюды о наших парижских художниках, “ а так как вы

занимаете между ними видное место, надеюсь, вы мне позволите, и т.д.” (Запись от 18