- Мы подумали, что надо посмотреть картину Мари, прежде чем ее увезут, - сообщают
они. - Ведь это отъезд первенца.
“Славные они люди. M-r Гавини в карете проводил меня во Дворец промышленности, и
два человека понесли холст. Меня бросало то в жар, то в холод, и мне было страшно, словно на похоронах.
Потом эти большие залы, огромные залы со скульптурой, эти лестницы - все это
заставляет биться сердце. Пока искали мою квитанцию и мой номер, принесли портрет
Греви, сделанный Бонна, но его поставили около стены, так что свет мешал видеть его. Во
всей зале только и были, что картина Бонна, моя и какой-то ужасный желтый фон. Бонна
показался мне хорошо, а видеть здесь себя мне было страшно.
Это мой первый дебют, независимый, публичный поступок! Чувствуешь себя одинокой,
словно на возвышении, окруженном водою... Наконец все сделано, мой номер 9091
“Mademoiselle Mari-Constantin Russ”. Надеюсь, что примут. Послала Тони свой номер”.
(Запись от 25 марта 1880 года.)
Итак, подписавшись прозрачным псевдонимом, она оставляет свою картину для решения
жюри. Показательна последняя фраза. Свой номер она тут же отсылает Тони, чтобы
господа члены жюри занесли его в свои книжечки и учли при голосовании. Конечно,
картину примут, в этом можно не сомневаться, тем более что Робер-Флери сообщил ей, что
среди членов жюри у него трое близких друзей.
Успех богатой ученицы крайне необходим ее учителям. Ее успех несомненно привлечет
новую клиентуру.
Глава семнадцатая
ОВОЩНОЙ КОРОЛЬ, КНЯЗЬ КАЗИМИР СУТЦО
Прошло уже два года, как женился Поль де Кассаньяк, но Мария его до сих
пор не забыла. Современные публикаторы, перепечатывая дневник с дореволюционного
издания, обыкновенно выбрасывают запись от 14 июня 1880 года. Она им не понятна, а
потому и неинтересна, а между тем, она о многом говорит.
“Я перечла прошлое, к которому отношусь с восторгом.
Я помню, что когда входил К., то на меня находило какое-то помрачение; я не могла бы
определить ни его манеры держаться, ни моих впечатлений... Все мое существо
стремилось к нему, когда я протягивала ему руку. И потом я чувствовала себя ушедшей, улетевшей, освободившейся от моей телесной оболочки. Я чувствовала у себя крылья и
потом бесконечный ужас, что часы идут слишком быстро. И я ничего не понимала! Жаль, что характер этих записок не позволяет мне выделить наиболее замечательных фактов, все
смешивается. И потом, правду говоря, я немного притворяюсь, занимаясь всем на свете, с
целью показать, что существую и вне К. Но когда я хочу пережить вновь все те события, я
всегда бываю неприятно поражена, находя их окруженными другим. Не так ли, не правда
ли, бывает и в жизни?
Между тем есть вещи, события, люди, которых хотелось бы выделить и запереть в
драгоценный ящичек золотым ключом.
- Когда вы почувствуете себя выше его, он не будет больше иметь над вами власти, -
говорит Жулиан.
Да разве не желание сделать его портрет заставило меня работать?”
Под литерой “К” скрывается Поль де Кассаньяк, раньше он фигурировал под буквами
“NN”. Надо заметить, что вообще эти буквы ставились публикаторами дневника довольно
произвольно, возможно, для того, чтобы запутать читателя, не дать ему напасть на след
реального человека. Жулиан, о чем мы уже упоминали, был в этой любовной истории с
Полем де Кассаньяком конфидентом Марии. Кажется, он даже думал, что Башкирцева,
столь вольная в своем повседневном поведении, была любовницей Кассаньяка. Тема
более, что некоторые ее соученицы имели адюльтер. Про историю с Кассаньяком знала и
вся мастерская.
“Нужно стать знаменитой, чтобы он пожалел обо мне”, - записала она в дневник в день его
свадьбы с баронессой Джулией Акар.
Теперь же она не против сделать его портрет, думая, что он ей не откажет. Именно с
портретом знаменитости советует ей Жулиан выступить на следующем Салоне. Она
продолжает думать о Кассаньяке по мере того, как слава того растет, его имя постоянно
встречается на неизданных страницах дневника. Как мы видим, она все больше понимает, что это был роман с человеком, который что-то значил и продолжает значить в глазах
окружающих. А она отнеслась к нему крайне пренебрежительно. Может быть, она
вспоминает и тот случай, когда он пришел рассказать ей о своей дуэли, а она резко отшила
его, сказав, что больше бы жалела о своей собачке, чем о нем.
А между тем, кавалеры продолжают виться вокруг нее. Неожиданно в напечатанном
дневнике возникает некий “идиот С.”, который у нашего друга, “комментатора” издания
“Молодой гвардии”, проходит как неизменно “неустановленное лицо”. На самом деле это
князь Казимир Сутцо, потомок валахских господарей. Эта известная фамилия по-русски
пишется в двух транскрипциях, как Суццо и как Сутцо. Как Суццо они встречаются в
русской истории не раз и их имя связано с именем Александра Пушкина. Впрочем, что у
нас только не связано с его именем.
Кто из Сутцо был предком того самого, кто ухаживал за Марией, мы установить не можем.
Возможных претендентов было несколько, поскольку несколько Сутцо и их потомков
жили подолгу в Париже.
Когда-то Пушкин в Кишиневе общался с бывшим молдавским господарем, князем
Михаилом Георгиевичем Суццо, фанариотом, то есть греком, посаженном турками на
молдавский престол, которому, естественно, после начала греческого восстания, пришлось
бежать из Ясс в Кишинев под защиту русской короны. 9 мая 1821 года поэт записал в
дневнике: “Вчера был у кн. Суццо”. Князь Михаил Суццо был устроителем масонской
ложи “Овидий”, членом которой должен был стать и поэт. Однако именно в это время
ложи были запрещены и масонство Пушкина не состоялось. Позднее, с декабря 1834,
князь Михаил Суццо был полномочным греческим чрезвычайным посланником и
полномочным министром при русском дворе и не раз встречался с поэтом. До 1833 года он
был таким же полномочным посланником во Франции. Париж ему видно так полюбился,
что в 1860-х годах он проживал там на покое.
С 1820 года жили в Париже еще два Сутцо, Александр и Панагиотис, два выдающихся
новогреческих поэта. Впавши в меланхолию и мизантропию, в конце 60-х годов оба поэта
умерли, последовав друг за другом. Потомки многих валахских князей Сутцо, проживали в
Париже, и один из них долго и безуспешно ухаживал за Мусей.
“Он двадцать раз прощался, и двадцать раз я говорила ему “убирайтесь”, и двадцать раз он
просил позволения поцеловать руку, я смеялась и наконец сказала: “Да, хорошо, целуйте, это мне безразлично”. Итак, он поцеловал мою руку, и с горестью я должна признаться, что мне это было приятно не из-за личности, но из-за тысячи вещей, - ведь все-таки я же
женщина”. (Запись от 7 мая 1880 года.)
Казимир Сутцо целыми днями торчал у них в доме, играл в карты, в “дурачка”, любимую
игру русских лакеев, с госпожой Романовой и госпожой Башкирцевой. Допоздна беседовал
с Мусей в ее мастерской, из-за чего она поздно ложилась и не высыпалась. Вместе они
разбирали латинские тексты, оказывается, Казимир был недурно образован. Он был
красив, молод, но имел чудовищный, с ее точки зрения, недостаток, бедность. Князь носил
пенсне, но когда признавался ей в любви, снимал его и взгляд его становился чарующ и
беззащитен. В его движениях было что-то детское и милое. Он заместил собой архангела
Габриэля, уехавшего в начале года к месту службы в Брюссель.
“Оставшись одна, я плакала, потому что Архангел уезжает. Ну что ж, тем лучше, всё
кончено. Ведь это могло плохо обернуться”. (Неизданное, 13 января 1880 года.)
Запись сделана в первый день Нового года по-русски, после любительского спектакля, который был сыгран в доме у Башкирцевых на Новый год. На приеме было шестьдесят
