На КП батальона Докукин наливает ребятам водки:

— С Новым годом! С новым счастьем, мои дорогие друзья! Боевых удач вам и долгих лет жизни!

— С Новым годом! — говорю я. — Всего этого и мы вам желаем, товарищ майор, а сверх этого мы желаем вам стать маршалом… разведки!

Все смеются, мое пожелание одобряют.

Только сейчас я замечаю, что у Докукина остро обозначились скулы, вытянулось, возмужало лицо. Или это после бессонной ночи, или сказался месяц волнений за батальон… А глаза все с тем же блеском, задорные и решительные.

В эту новогоднюю ночь работали разведчики всей дивизии, полковые роты автоматчиков и учебный батальон. Разведчики нашей роты под командованием младшего лейтенанта Игнатьичева и старшего сержанта Борисова, действующие на правом фланге нашей обороны в районе Брехаловки, одержали победу.

Ребята рассказывают, как это произошло. Вышли они давно уже знакомым путем, как всегда, за Вервищенскую высотку, перешли железнодорожный путь. Всю ночь просидели в засаде на дороге под деревней Жаровня, но немцы не появились. Выпал свежий снег. Утром, возвращаясь домой, головной дозор — Валентина Лаврова и Михаил Голубев обнаружили на снегу чужие следы. Следы вели к железной дороге на территорию обороны. Не доходя полотна, разведчики залегли, а вскоре увидели гитлеровцев. Они бежали обратно. Что-то, видно, их спугнуло. Наши спокойно выждали. Как только немцы прошли через дорогу, открыли огонь. Гитлеровцы побежали назад, потом по железнодорожному полотну. Наши разведчики положили их всех на месте, а трех пленили. Правда, уцелел только один. Одного, уже мертвого, посадили около железной дороги, под сосной, второго, тяжелораненого, отправили без сознания на КП батальона. Третий немец оказался офицером. Он вел себя вызывающе.

На КП батальона Пегасова разведчики показали немецкому офицеру газеты, рассказали, что под Сталинградом немцам — капут. «Фантазия! — кричит офицер, зло сверкая глазами. — Коммунистише, совьетише пропаганда!» Ребята доказывают, что это факт, что весь мир говорит о Сталинграде, о нашей победе, а немец орет свое: «коммунистическая пропаганда».

Валя Лаврова показывает немцу плакат: русская мать, защищая ребенка от гитлеровского штыка, просит красноармейца: спаси детей! Немец понял плакат, но повторяет: «Пропаганда!», а сам дрожит от холода и страха.

Ребята поднимают маскхалат немца, под халатом довольно легкая одежда. Затем показывают свою: «Это что, тоже пропаганда?» Немец видит теплые, ватные брюки, фуфайки, полушубки, валенки бойцов. Нет, это уже не пропаганда! Но немец не сдается: он вскакивает, начинает делать гимнастические упражнения, показывая разведчикам, что арийцы — спортсмены, им не страшен холод. «Шпорт, шпорт!» — поучительно серьезно говорит фриц, а сам дрожит, как собака.

Тяжелораненый немец умирает. Он громко стонет. Немецкий офицер, увидев страшную предсмертную агонию своего солдата, перестал упираться и дал нашему командованию нужные сведения. Это были полковые разведчики немецкой авиадесантной дивизии. Оказывается, такая дивизия сейчас курсирует против нашего участка обороны.

Сейчас Анютка где-то бродит. Валентина спит богатырским сном. Я сижу на своем топчане, за столом, и записываю последние события, о которых мне рассказали ребята.

А у ребят в землянке песни, пляска. Не пойти ли к ним?

Проснулась Валентина: «Ты куда собираешься?» — «К ребятам». — «Подожди, и я с тобой!»

Ребята пляшут «ярославскую». Держатся руками за потолок землянки и отплясывают. Дима Ершов заводит: «И-их! Перьвая! Вторая! Третья!..»

15-е февраля.

Взятие контрольного пленного совсем успокоило командование нашей роты. А у нас пошли позорнейшие «задачи-неудачи», как говорят разведчики.

Исходили, истоптали мы без успеха вкривь и вкось весь снег в лесу. Давно уже невозможно различить, где фрицевские следы, где наши. А мы все ходим и ходим в надежде, что немцы сами придут к нам в плен. Преодолеваем Вервищенскую высоту, и около железнодорожного полотна встречает нас замерзший фриц, сидящий под сосной. Каждый раз, как мы доходим до этого места, я вздрагиваю от неожиданности.

Проходит ночь, день — и мы с серьезными физиономиями, ловко лавируя под взрывами снарядов, возвращаемся домой. Эти операции мы называем игрой «в кошки-мышки». А командование ротное довольно. Строчит в штадив донесения, дескать все в порядке, действуем группами в таком-то районе, немец стреляет, вернулись без потерь… Вроде все правильно!

Вчера утром прибыли в расположение минометчиков. Ребята, вместо того, чтобы идти на задание, под «командованием» командира отделения Захватова залезли в холодную заброшенную землянку и пролежали несколько часов. Странно, при Докукине я как-то совсем не замечала Захватова, сейчас он вдруг стал «героем» среди ребят…

Анютка с Валюшкой проснулись. «Все у вас благополучно? Все живы-здоровы?» А я не могу рта раскрыть. Что-то надо делать!

Мы приходим к выводу: молчать нельзя, надо действовать. Но как? В землянку входит разводящий, чуваш Александров:

— Аверичева! На пост!

На пост — так на пост. Постепенно все вокруг затихает. Я еще ни разу не стояла на посту. Ночь. Луна. Нет ветра. Небо чистое, морозное, звездное. Высокая сосна в снегу, как будто тоже на посту. Чудесно!

Вылезает из землянки старший лейтенант Крохалев, кричит:

— Тебе что здесь, театр Волкова? Трое суток гауптвахты и два наряда вне очереди!

— Есть трое суток и два наряда вне очереди! — отвечаю я, как положено.

А вот и разводящий. Ух! Заберусь я сейчас в жаркую землянку да засну блаженным сном. Старший лейтенант приказывает разводящему: «Пусть стоит до утра. А утром — в наряд, на кухню картошку чистить». Разводящий Александров пытается меня защитить: «Нет таких законов, товарищ старший лейтенант». — «А, и ты заговорил? В боевую операцию захотел?» — и он скрывается в землянке. «Тьфу, собака какой! — отплевывается Александров. — Нехороший стал человек. Ой, нехороший. А ведь при Докукине был боевой командир». Тяжело ступая опухшими, больными ногами, Александров уходит.

У меня коченеют руки, ноги. Ничего!.. Надо поразмяться! По-раз-топ-тать-ся! Вот так! Вот так! Становится теплее.

Бежит взволнованная Лаврова. Она сейчас же разбудит Крохалева. «Что он, с ума сошел! Ему что здесь, белая армия! Издевается над бойцами! Целая рота спит, во втором взводе шпарят в карты, а тебе здесь всю ночь?!» Она рвет и мечет.

— Давай их напугаем! — предлагаю я Валентине. Мы сгибаемся над маленьким окошечком землянки, стучим по стеклу. Ребята моментально прячут карты. Выходит разведчик Борис Добрин: «Кто здесь?» — «Потише хоть кричите, шешки вы нямые», — советуем мы. «Ну, ладно, ладно, испугали!» — и Добрин скрывается.

— Да, дела наши ротные! — восклицает Валентина, удаляясь. — Я так это не оставлю.

Что же мне делать дальше? Оказывается, трудная вещь — эти посты. Не завидую тем хлопцам, которые не ходят на задания. Им всегда приходится стоять на постах. Мысли мои переносятся в Ярославль, в театр. А интересно, смогу ли я вернуться на сцену?.. Когда-то я очень любила играть в концертном исполнении сцену «У фонтана» — из «Бориса Годунова». Попробую сейчас:

Нет, нет, этого мне уже не сыграть! И Луизу не сыграть в «Коварстве». А может, это сейчас и не нужно никому?.. Нет, я, наверно, не права.