Полицейские в гражданской одежде — в пиджаках, рубашках. Немцы в мундирах, бегут со всех сторон, их довольно много. Они не стреляют, они берут в кольцо, наступая на нас: «Лови — лови — лови — лови!» А в ушах у меня: «Ля-ля-ля-ля-ля-ля!» Автомат на шее, бью длинными очередями. Немцы остановились. «Аня, беги! Аня, беги!» Показалось, немцы замолчали, но в ушах по-прежнему: «Ля-ля-ля-ля-ля». У меня было три гранаты. Две бросила в гущу немцев. Одна остается для себя. У Ани пистолет, но что она может сделать с пистолетом! Одна граната на двоих. Только бы добежать до кустарника. Немцы бьют по ногам. Пули срезают траву, с визгом и щелканьем ударяются об землю. Зеленая сетка с головы срывается — зацепилась за ветку, повисла на березе. Я слышу пронзительный крик: «Бабу-то лови! Бабу лови!»

Слева выбегают разведчики Иван Журавлев и Владимир Чистяков. Они бьют из автоматов и кричат: «Девчата, бегите!» Ребята гранатами накрывают немецких пулеметчиков в тот момент, когда они устанавливают станковый пулемет. У Володи Чистякова совершенно белое лицо, одни глаза горят. Мы отбиваемся от бандитской своры. Мчимся по кустарнику, сквозь заросли, к лощине. Крики полицейских, стрельба все дальше, дальше. Лес!.. Долгожданный лес! Бешено бьется сердце. Во рту пересохло. Срываем ягоды и пригоршнями глотаем их вместе с листьями. Потом падаем около лужи с водой и высасываем ее вместе с грязью.

Появляется Докукин. Слушает доклады командиров. Мы начинаем понимать всю серьезность положения и страшный позор роты. Среди нас многих нет. Докукин уходит с Замятиным на поиски разведчиков, приказывает Комаренко и Васильеву не уходить отсюда до тех пор, пока не найдут своих бойцов. Когда стемнело, по лощине вышли Петр Пушнев, Павел Савченко и Сережа Соловьев. Ребята притаились в кустах, полицейские их не обнаружили.

Кукуев говорит: «Докукин не верил Кольке Палашенкову, не хотел, чтобы полицейский шел с ними. Но сверху приказали. А мы поверили этому предателю. Хочется же верить в человека! И вот расплата. Рота понесла большие потери за свою доверчивость и легкомыслие. Убит Ефим Рудкин. Он тоже верил в «человека», но разве полицейский — человек!

На утро следующего дня мы подобрали под бревнами Мельникова. Тяжело раненный разрывной пулей, теряя сознание, он заполз под бревна. Мельников пришел в себя, когда мы его несли на носилках. Он лежал без кровинки в лице и счастливо улыбался. Он у своих.

Рота вернулась в Никулино, а наш взвод остался в грядозубовском лесу. Мы ожидали большого разговора с Докукиным. Но он, ни слова не говоря, уехал верхом на лошади.

1-е сентября.

Кончилось лето. Сегодня первый день осени. А вокруг тепло и солнечно. Но как-то не до этого. Война продолжается. Вчера вели наблюдение за деревней Овсянкино. Женщины под конвоем жали рожь. Среди женщин мы увидели старичка с корзиной. Старичок частенько отходил от женщин — сначала недалеко, потом все дальше и дальше. Казалось, он собирал грибы. Охрана немцев не обращала на него никакого внимания. Старичок дошел до кустарника, пригнулся и побежал среди кустов в нашу сторону. Мы потихоньку его окликнули: «Дедуня!» Он оглянулся: «Ась?» И от неожиданности выронил корзину. «Дедуня, ползите за нами». Смотрим, ползет. Из сил выбивается, а ползет. В лесу дедушка рассказал о себе. Он бежал от немцев и полицаев. От страха старик дрожал, руки тряслись. В селе у них много разговоров о разведчиках-докукинцах. А вчера разведчики подползали опять к Верхней Дуброве, он это знает точно. Ночью он не спал, слышал перестрелку, разговоры полицейских. Он знал, что где-то рядом, в лесу, разведчики. И все-таки глазам своим не верил: перед ним были бойцы Красной Армии. Мы успокаивали старика, угощали хлебом с консервами. Дед плакал и смеялся, как ребенок. С большой охотой он рассказал о численности немецкого гарнизона, расположении огневых точек. Дед многое знал, его сведения подтвердили и дополнили наши наблюдения.

Нас отзывали в Никулино на отдых. Дед шел вместе с нами и чувствовал себя почти партизаном. Докукин был уже в Никулине, поэтому нашего «языка» мы сдали прямо ему.

После сытного обеда у командира дед окончательно пришел в себя и перво-наперво спросил, как потребовал: «А газета у вас есть?» Комиссар Полешкин подал ему «Правду». Старик схватил ее и торжественно по складам прочитал: «Прав-да» и повторил: «Прав-да».

Потом протянул газету бойцам: «Читайте, сынки, скорее, что в ней написано! — и, сконфуженно покряхтывая, добавил — Без очков не разберу…» Я подумала, грешным делом, что дедушка просто не умеет читать.

В Никулине нас ожидал сюрприз. Анюта к нашему приходу произвела целую революцию: всех перевела из сараев в жилые дома, а нам, женщинам, по приказанию Докукина, выделили маленький домик с одним окошечком. Вместо выбитых окон — марлевые занавески. Стол, три табуретки, а на нарах — пахучее свежее сено. Такой фешенебельный особняк, что я ахнула. Но Валентина на этот уют взглянула другими глазами. Она оглядела меня и Аню с ног до головы и сказала только одно слово: «Бабье!» И жить с нами не согласилась. В ответ на мои увещевания заявила, что не желает для себя никаких особых условий, что она — боец. Вместе воевать с ребятами, вместе и жить, вместе делить все трудности.

Мы остались с Анютой вдвоем, сконфуженные и огорченные, хотя и понимали, что Валя неправа. После наших походов, после пота и крови, какое это наслаждение сбросить верхнюю одежду, почувствовать себя свободно хоть на одну ночь. Да и ребята вздохнут без нас. Что поделаешь, мы — женщины! Зачем усложнять жизнь, Она и без того не легка. Через выбитые окна и двери — свежий воздух. Не воняет махрой. Одну плащ-палатку на нары — сено закрыть, другую — на себя — чудесно! Еще впереди и грязь, и пот, и холод, и кровь, и ночи без сна, и тоска по отчему дому, по родным и близким… А сегодня — это наш домик, наш фронтовой уют. И мы — женщины! Хорошо вот так, вдруг почувствовать себя тем, кто ты есть — женщиной. Замечательно!

2-е сентября.

Дед все еще на КП роты, у Докукина. Дали ему военную форму: кирзовые сапоги, брюки, гимнастерку.

Он чувствует себя героем. А как же?.. Он так ловко сумел уйти из-под носа немчуры и полицейских собак. А как быстро и храбро полз за бойцами! Ребята говорят, что ротный никак не может с дедушкой расстаться, потому что он напоминает Докукину его старенького отца, о судьбе которого ничего неизвестно. Вся семья лейтенанта — отец, мать, сестры, братья — на оккупированной немцами территории, в Курской области.

Чудесное раннее утро. Лето с нами не хочет расставаться. Выхожу из нашего «особняка». На улице пустынно, все еще спят. Один дед в военном костюме сидит на крыльце и вертит газету. «Доброе утро, дедушка!»— «Здравствуйте, товарищ боец! — отвечает он мне солидно и просит: — Почитайте!» Я не видела газеты целую вечность. С большим удовольствием выполняю его просьбу. Дедушка радуется успехам фронта, успехам нашей страны. А полицаи-гадюки обманывают народ, бог знает что в голову вбивают людям, а ведь вот же что «Правда» пишет!

На велосипеде подъезжает ротный почтальон Саня Травкин. «Почта! Почта!» — разведчики бегут со всех сторон. По улице катится: «Почта! Почта! Приехал Саня! Травкин приехал!»

— Александру Кузнецову от механического завода! — выкрикивает, стоя на крыльце, Травкин. — Круглову Михаилу — из Сусанина, из колхоза. Зернову — из Варегова, Большесельского района, Лавровой…

Мне пришло сразу три письма: из театра, от секретаря комсомольской организации Ирины Моругиной, из Москвы — от Анны Семеновны Ковалевской и от племянницы. Я читаю свои письма ребятам, которых сегодня почта наша полевая обошла. В первом письме о театре Волкова. Всем, интересно. Ковалевская пишет о театральной Москве. Прочитали письма — как будто побывали в Москве и Ярославле. В письме моей племянницы — фото. На снимке хорошенькая девушка с большими глазами, высоким открытым лбом. Снимок обходит всех разведчиков. «Передай привет племяннице, Софья!» — кричит Голубев.