С корабля заметили опасное положение беглецов. На шхуне послышались крики. По команде капитана, матросы развернули паруса, направили шхуну к терпящим бедствие. Резкие свистки боцмана и крики донеслись и до дома Геккеля. На веранде зажёгся свет. Если б Галлю и Имме было б сейчас до чего-нибудь, кроме спасения их жизни, они могли увидеть седого старика в рабочей куртке, а рядом с ним африканца в пёстрой национальной одежде, вышедших на песчаный берег моря и наблюдавших за происходящим. За их спиной бесились в клетках животные геккелевского зоопарка.
Одна из акул изобразила всем телом дугу, так что хвостовой плавник чуть не коснулся пасти, потом выпрямилась и в резком броске куснула Имму за стопу. Акула то ли хотела поиграть, во что не верил Галль отрицавший, интеллект у животных, то ли пробовала, не ошиблась ли она, действительно перед ней живая съедобная плоть. От укуса Имма взвизгнула, инстинктивно поджала ноги к подбородку. Тонкая струйка крови от раненой стопы распространилась в воде. Хищные животные почувствовали волнующий запах и встрепенулись. Широкими кругами они поднимались к поверхности моря, где трепыхались в ожидании спасения беспомощные люди. Человек потребляет телятину, свинину, птицу и рыб, но разум его восстает, когда обедают им. Заря над океаном разгоралась, кудряшки облаков окрасились в вишнёвый цвет, солнце нагревало воду. Вода чуть парила. Стояло время первого завтрака.
Франц подплыл к Имме, обхватил сзади подмышки. Спина девушки легла ему на живот. – «Спокойно! Спокойно! » - кричал он, борясь с волной, бултыхая ногами и свободной рукой, пытаясь грести к рифам, на которые можно было встать, глубина там едва достигала щиколотки. Галль почти достиг рифа, рука его ударила об острый коралл, из неё тоже потекла кровь, когда одна из акул достигла Иммы и единым движением распорола ей живот снизу доверху. Другие подоспевшие акулы набросились на девушку. Имма была ещё жива, глаза смотрели то на Галля, то на хищников, рвущих её внутренности. Восьмимесячный ребёнок вывалился из разрезанного акульими зубами лона, и всё дальше отплывал от матери, прикреплённый к её плаценте разматывающейся пуповиной.
На шхуне боялись подходить близко к рифам, чтобы не сесть на мель. Капитан приказал спустить шлюпку. Шесть гребцов под отчаянный счёт капитана: «Раз-два! Раз-два!» работали веслами. «Нож! Нож! Дайте мне нож!» - кричал Галль. Поочерёдно шесть ножей полетели к нему из шлюпки. Один из ножей Галль поймал. Широкое кровяное пятно распространялось вокруг Галля и Иммы, мешало разобраться, что происходит в воде. Движение плавников, бурление пенящегося океана показывали – акулы рвут тело Иммы. Галль нырнул, почти на ощупь разыскал ребёнка, подхватил его, перерезал пуповину, ненароком пяткой ударил в бок проплывавшую мимо акулу, задыхаясь, поднял голову над поверхностью моря. Шлюпка уже приблизилась. Матросы протянули руки, подхватили Галля и младенца, втянули в лодку. Чтобы помочь Имме, нечего было и думать. Клубок акул рвал уже что-то совсем непонятное на глубине пяти-шести футов от поверхности океана. Один из матросов попытался ударить веслом открывшуюся на секунду между волн щербатую морду морской хищницы, та вздрогнула, повела лоснящимся боком и быстро пошла вниз к жертве. Дно лодки билось об обнажавшийся при откате волн риф, оставаться близко уже не представлялось возможным. Шлюпку повернули к шхуне в море.
Вцепившись в новорожденную девочку, Галль по верёвочной лестнице поднялся на борт шхуны. Тут только заметили, что девочка не кричит. Бородатый матрос ударил мозолистой рукой новорожденную по заднице. Малютка тут же заверещала пронзительным криком. Боцман суровой ниткой перевязал пуповину. Матросы хрипло засмеялись, отпуская непристойные шутки. Галль упал на палубу. Некоторое время он лежал без движения. Вода текла по его лицу, шее, раненые об риф стопы кровоточили. Потом он вдруг вскочил, потребовал от капитана немедленно выловить останки Иммы. Капитан осмотрел в бинокль океан. Прибой и акулы оттащили тело от рифа, подойти к нему уже не представляло труда. Шхуну развернули по ветру, и скоро тело Иммы болталось под самым бортом. Бросили сеть и выловили изуродованные неузнаваемые останки. Несколько акул выпрыгнули из воды, пытаясь в воздухе настичь удалявшееся в сетке тело. Из-за отталкивающего вида, сетку с тем, что осталось от Иммы, капитан распорядился не поднимать на палубу, её высоко закрепили за бортом.
Силы оставили Галля. Он сидел на палубе, не двигаясь. Рядом копошился на досках младенец. Капитан хотел подбодрить Галля, но то ли не нашёл нужных слов, то ли мозг его чересчур увлажнился яванским ромом, только окинув пустыми глазами океан, он неожиданно сказал так: «Никогда не видел столько медуз». Действительно, в этот день их было особенно много.
Сетка с костями Иммы, сначала с кровоточащим, потом - ржавым, прелым мясом, болталась за бортом до самого Занзибара. Галль не позволял выбрасывать останки. Он объявил, что собирается похоронить Имму у себя на родине. Иногда Галль подходил к фальшборту и часами остановившимся взглядом смотрел на сетку, не чувствуя чудовищного смердящего запаха, распространяемого обезображенным трупом. Криками, неистовой жестикуляцией Галль отгонял морских птиц, набрасывавшихся на мертвечину, и уже обглодавших мясо на животе и плечах до белых костей. Матросам и капитану досаждали смердящий запах и визги птиц. Неоднократно Галлю делались замечания. Тот воспринимал упрёки внешне безучастно, повышая капитану плату за проезд. У берегов Восточной Африки в ночь разыгрался сильный шторм. Когда Галль проснулся и поднялся на палубу, сетки за бортом не стало. Вахтенный матрос сказал, что её смыло волной. Галль ушел в каюту и не выходил оттуда до Амстердама.
Когда Галль спускался по сходням в Амстердаме, его окликнул матрос, протянувший писклявую девочку, завёрнутую в грубый бушлат. Весь долгий рейс матрос ухаживал за младенцем, вскармливал его из бутылочки. Погруженный в собственные мысли Галль почти забыл о ребёнке. Он дал матросу на чай и неловко, будто держа хрустальную вазу, понёс девочку перед собой.
Франц недолго оставался в Германии. Родина раздражала его, она напоминала о честолюбивых неутоленных желаниях. Получив по завещанию отца энную сумму марок, Галль перебрался в норвежский Берген. Он желал пожить на покое. Светлое удовольствие ему доставляло бродить по старинным мощёным булыжником улицам, сидеть с газетой на городской площади, подниматься на фуникулере на гору и подолгу созерцать окрестности: черепичные крыши, лёгкие лодки, скользящие в синеве фьорда, кучерявые стада овец, сливающиеся с низко клубящимися облаками, звенящие ручьи, исторгаемые вечно заснеженными вершинами. Безгласная хрупкая девочка, Галль в честь матери назвал её Иммой, разделяла отсутствие интересов отца. В послушном бездействии, уцепившись в рукав пальто, она сопровождала Галля на прогулках. Девочка наивно полагала, что отец просто гуляет, а он ещё и думал, мучительно перебирая, как случилось, что жизнь его оказалась безвозвратно сломанной. Он хотел изменить её, избавиться от опеки Геккеля, сказать новое слово в науке, а оказался не удел. Самое страшное, что причина таилась в нём самом, ведь вернувшись в Европу, он не делал попыток подыскать увлекшую бы его работу. Франц знал, где располагаются генные лаборатории, о которых мечтал, но не стучал в их двери. Неизвестно откуда свалившаяся кутикула безволия плотным одеялом окутала разум, едва встревоженный сознанием бессмысленно ускользающей жизни. Галль сознавал необходимость взбунтоваться, поставить цель, добиваться чего-то, но он смертельно навязчиво боялся неудачи. Дни он посвящал длительным пешеходным, а когда Имма подросла, велосипедным прогулкам. Вечерами Франц не пропускал концертов Грига, по газетам жадно следил за делом Дрейфуса, судьба которого его интересовала больше собственной. И ещё Галль никак не мог понять, любил ли он ту Имму, мать Иммы, или просто так соединились обстоятельства, его честолюбие смешалось с временной привязанностью, в результате весь этот ад. Да, жизнь свою он полагал адом.
