Все, кто писал о гравюрах скорининских книг, а среди них, кроме Стасова, Равинский, Каратаев, Владимиров, известный белорусский искусствовед Щекотихин, отмечали их высочайший художественный и технический уровень.
Но кто автор гравюр? На этот вопрос ответа не было. Сбивало с толку, запутывало следующее обстоятельство: великолепные гравюры, о которых было сказано столько восторженных слов, существуют только в пражских книгах Скорины. Гравюры «Малой подорожной книжицы», которую он напечатал в 1525 году в Вильно, разительно хуже.
Иллюстрации пражских изданий отличаются блеском фантазии, изысканностью техники, юмором и в то же время точной направленностью, которая позволила сказать Скорине о них: «...абы братие моя, Русь, чтучи могли лепей разумети», а в «Малой подорожной книжице» — сухость и аскетизм, характерные для поздней немецкой готики.
Это несоответствие бросалось в глаза всем и давало основание предполагать, что не сам Скорина был художником (не мог же он за десять лет разучиться рисовать!), а пользовался услугами двух мастеров — одного в Праге, другого в Вильно...
Опровергнуть эту гипотезу не так легко, хотя много в ней и слабых мест.
Ведь если в Праге в то время жил столь блестящий художник, от него должны остаться хоть какие-то следы! К тому же мы знаем, сколь бережно относился Скорина ко всем, кто помогал ему в работе, а в книгах — ни малейшего упоминания о художнике...
Но факт есть факт. Прежде чем двигаться дальше, нужно попробовать найти следы мастера, с которым Скорина, вполне возможно, работал в Праге.
Переворачиваю десятки исследований по гравюрам XVI столетия, просматриваю старинные книги, изданные в то время в Праге, — даже намека нет на что-либо похожее на гравюры скорининских книг. Снова и снова просматриваю гравюры в книгах Франциска Скорины...
Их автор был не просто прекрасным художником, он был удивительно смелым человеком, человеком с широкими гуманистическими взглядами, да к тому же и насмешник.
Ну чего хотя бы стоит титульный лист к книге «Иисус Сирахов». Во-первых, он никоим образом не иллюстрирует канонический текст — на нем изображен диспут ученых мужей-схоластов, судя по костюмам, современников Скорины. Но что за фигуры — жирные, самовлюбленные, с выпирающими из-под ряс животами. Какая уж тут святость — это же самая настоящая карикатура. Карикатура в Библии?.. А вот титульный лист к книге «Руфь». И тоже что-то не видно святости в персонажах — просто крестьяне работают в поле, склонились под жарким солнцем жнецы, женщина вяжет снопы. Нарисовано со знанием дела, видно, что крестьянский труд хорошо знаком автору... Титульный лист книги «Премудрость божия». На престоле, поджав ноги, господь бог, а перед ним — сам Франциск Скорина. Только глядит он не на бога, а на землю. И не благолепие у него на лице, а грусть, и руки его простерты не к богу, а к грешной земле...
Отсюда уже один шаг до ереси или до атеизма... Так и есть — на иллюстрации к первой книге «Бытия» господь нарисован без нимба! Среди всей сущей на земле живности стоит не бог — Человек! Ошибка? Забывчивость? Ну нет. Богобоязненный человек в те времена таких ошибок не делал, за меньшее можно было угодить на костер. Это позиция.
Позиция принципиальная, рожденная твердыми убеждениями, созвучными тем, которые руководили Скориной, когда он советовал в своих предисловиях «людемъ посполитым» по Псалтырю учиться грамоте, по книге «Иисус Навин» знакомиться с геометрией, по книге «Судей» — с основами права, по книге «Чисел» — счету. Те самые убеждения, согласно которым Скорина помещает в «Малую подорожную книжицу» светский календарь, дает в ней некоторые астрономические сведения.
Итак, если и был в Праге художник, который делал для Скорины гравюры, то он должен был думать и чувствовать так же, как Франциск Скорина, быть его единомышленником, впитать его гуманистические идеалы и, пожалуй, не будет натяжкой сказать, прожить его жизнь. Так откуда же он возник, этот таинственный художник, столь похожий на Скорину, и куда же исчез?..
Может быть, логичней согласиться с тем, что сам Скорина был автором гравюр? Ведь Скорина, как установил белорусский историк С. Александрович, был доктором наук «вызволенных», а в эти науки в те времена входили и философия, и математика, и музыка, и рисование. Кроме того, Скорина — ботаник, а ботанику XVI века никак нельзя обойтись без рисования. А если к тому же вспомнить буквицы, заставки, виньетки его книг — они изобилуют растительным орнаментом: в букву Г изящно вплетен василек, А перевита цветами льна, в букве Ж — мальва, П — клевер, И — фонарики, К — мак. И подбор цветов-то очень своеобразный — простые полевые цветы, и выполнены они со знанием дела.
Но все это только намеки, только косвенные доводы. А для того чтобы утверждать авторство Скорины в создании гравюр, необходимы основательные, недвусмысленные свидетельства.
Снова обращаюсь к текстам Скорины. Должно же быть что-то, что помогло бы выйти на правильный путь, подтвердить или опровергнуть столь соблазнительную гипотезу.
«Песнь песней». Послесловие: «А СОВЕРШЕННА ЕСТ ПОВЕЛЕНИЕМ, ПРАЦЕЮ И ВЫКЛАДОМ УЧЕНАГО МУЖА В ЛЕКАРСКИХ НАУКАХ ДОКТОРА ФРАНЦИСКА СКОРИНЫ СЫНА ИЗ СЛАВНОГО ГРАДА ПОЛОЦЬКА...» Послесловие к книге «Бытие»: «БОЖЕЮ ПОМОЩЬЮ ЗУПОЛНЬ ВЫЛОЖЕНЫ И ВЫТЕСНЕНЫ ПОВЕЛЕНИЕМ И ПИЛЬНОСТЬЮ УЧЕНАГО МУЖА В ЛЕКАРСКИХ НАУКАХ ДОКТОРА ФРАНЦИСКА СКОРИНЫ». «Иисус Сирахов»: «...ПИЛЬНОСТЬ ЕГО ПРИМЕНЯЕТЬ МАЛЕВАНИЕ... СЕРДЦЕ СВОЕ ВЫДАСТЬ КО ИСКОНЧАНИЮ ДЕЛА И ПИЛЬНОСТЬЮ СВОЕЮ ОКРАСИТЬ НЕДОКОНАЛУЮ РЕЧЬ».
Опять только намеки. Их, правда, становится все больше и больше, но от этого не легче, ведь нужно твердое: «Это — мое!» А такого утверждения обнаружить не удается. Кроме того, камнем преткновения, о который спотыкаются все рассуждения, лежат иллюстрации того, второго художника, в Вильно. Ведь если сам Скорина делал гравюры для своих книг в Праге, кто же ему мешал сделать их и в Вильно? Какая-то просто детективная история...
И вот однажды, когда, честно говоря, уже отчаялся распутать ее, я выписал в Библиотеке имени В. И. Ленина редчайшее издание — на весь Советский Союз считанные экземпляры — «Всемирной хроники», изданной Шеделем в Нюрнберге, в типографии Кобергеров, лет на 15—20 раньше скорининских книг. Выписал так, на всякий случай.
...И вижу в «Хронике» гравюру, до мелочей знакомую мне по «Малой подорожной книжице», изданной Скориной в Вильно. Сверяю: да, одна и та же гравюра! Бережно, унимая нетерпение, переворачиваю листы «Всемирной хроники» и нахожу остальные три гравюры «Малой подорожной книжицы»: титульные листы «Акафиста богородице», «Акафиста Иисусу», «Канона Иисуса». Совпадает все — формат, композиция, рисунок!
Считаю количество штрихов, которыми обозначены круги на воде в «Каноне Иисуса Навина» и в гравюре из «Всемирной хроники»... Совпадает! А на складках плаща?.. Подсчитываю штрихи, а сам уже уверен — совпадет! Совпало. Но это значит, что мы установили, кто был тот, второй художник, чьи гравюры использовал Скорина в Вильно. Во всяком случае, его адрес — Нюрнберг, типография Кобергеров, и время, когда он сделал свои гравюры, — задолго до того, как Скорина в Праге напечатал первую книгу.
Установить его имя теперь дело техники. Но неизмеримо важнее другое — Скорина, печатая «Малую подорожную книжицу», никому гравюры не заказывал, не было с ним в Вильно никакого художника, он воспользовался уже готовыми, давным-давно сделанными досками. Вот откуда различие стилей, манер, композиции. Вот откуда эти неожиданные сухость и педантизм — прямиком из Германии, из Нюрнберга...
Таким образом, можно считать, что камня, который столько лет сбивал с толку исследователей творчества Скорины, просто-напросто не существовало, как не было в Вильно и художника, который якобы делал гравюры для Скорины.
Значит, исследуя возможность участия Скорины в создании иллюстраций к его книгам, мы должны оперировать только материалами пражского периода, поскольку авторство гравюр виленских теперь установлено — они никакого отношения к Скорине не имеют.
