Димку Ятока выходила лесными травами, рука подниматься стала, и боль в плече прошла. Только вот свою боль в душе ничем не может унять Ятока. «Как там Вася? Оклемается ли?»- этот вопрос, как кровоточащая рапа, не давал покоя ни днем, ни ночью. Не вить орлице гнезда без орла, не петь на зорях горлице без быстрокрылого голубя.

Ятока перевалила хребет. Теперь путь ее лежал вдоль небольшой речки.

«Вася, здравствуй, — под легкий шаг складывалось письмо Василию. — Однако, как давно ты уехал. Совсем худо без тебя. Народу крутом много, а я одна. Дочь ты шибко ждал. Будет скоро дочь. Я ее назову Машей, и будет она как лесной родничок, который ни зимой, ни летом не замерзает. Вырастет она, будет самая красивая девушка в мире. Лесные добрые духи принесут ей много счастья, а нам с тобой радость. Под старость лет, глядя на нее, мы вспомним свою молодость.

Вася, парни за это время шибко выросли, совсем мужиками стали. Медведя спромышляли, как добывали, не рассказывают. Потом случайно наткнулась, где зверя подняли. Совсем неладно у них охота вышла. Кто-то под колодой прятался, кто-то на дерево лазил. У Димы патроны проверила, трех пульных нет. Однако, один стрелял. Теперь хороший помощник у тебя будет.

Бабушка шибко тоскует. Домой тебя ждет. Оденется, выйдет на угор и смотрит на реку. Говорит, может, Вася из-за кривуна появится: из леса он всегда по реке выходил. Я гляжу на нее, и у меня сердце плакать начинает».

Вечерняя сумрачная изморозь погасила день. Ятока спустилась в сосновый борок и внизу у речки, где темной стеной тянулся ельник, увидела костер. Залаяли собаки, кинулись к Ятоке. Юла, беспокойно повизгивая, жалась к ее ногам. Ятока подняла посох:

— Цыть, пустобрехи!

Собаки узнали Ятоку, обнюхались с Юлой и побежали к зимовью.

Ятока спустилась к огню. Шагах в пяти от него стояло низенькое, вросшее в землю зимовейко. Парни увидели Ятоку, обрадовались.

— Здравствуй, Ятока.

— Здравствуйте.

Ятока сняла понягу, положила руку на поясницу.

— Совсем без спины осталась.

— Проходи в зимовье, — пригласил Гриша. Поднял за лямку увесистую понягу. — Ого!

Зимовье было тесное, прокопченное. Напротив дверей на низеньком столике из плах тускло горела лампа. Справа и слева от стен — нары. У порога в углу топилась круглая печка, сделанная из обрезанной железной бочки. Ятока разделась и села на нары.

— Как живете? — спросила Ятока.

Яшка Ушкан вытащил самокрутку из толстых губ.

— Ничего живем.

— Белок-то много добыли?

— Я меньше всех, — глазастый щупленький с тонкой шеей Вовка виновато улыбнулся.

— Пошто так?

— Близко-то осенью собрали белку. Теперь далеко ходить надо.

— А дни-то совсем короткие, — продолжал рыжеголовый Гриша.

— Однако, неладно сделали. — Ятока посмотрела на Яшку. Тот вильнул взглядом, — Я говорила вам, у Рысьего ручья балаган есть, там по теплу жить надо было. Места добрые. Я сегодня проходила, белка есть.

— Куда с ними пойдешь, — оправдывался Яшка. — Околеют у огня.

— Учить надо. Вырастут, спасибо за науку скажут.

— Ушкан научит, держи карман шире, — шмыгнул носом Вовка.

— Ты потише, — пригрозил Яшка.

Ятока посмотрела на парней: обносились. У Вовки суконные штаны прожжены, телогрейка в лохмотьях, из дыр выглядывала вата. Не лучше была одежда и у Гриши.

— Харчи-то есть? — спросила Ятока.

— Масло неделю назад кончилось. На черством хлебе живем. Белок да кедровок варим. А у меня их душа не принимает, — вздохнул Вовка.

— Развязывай понягу, медвежатины принесла вам.

— Медведя ребята убили? — удивился Гриша.

— Охотники, — пошто не добудут?

Вовка с Гришей развязали понягу, положили на стол мясо, сало.

— Варите суп, да ужинать будем.

— Я пойду собак кормить, — Яшка вышел.

После ужина Ятока до поздней ночи чинила парням одежду.

— Ты завтра уйдешь? — с грустью спросил Вовка.

— Нет. Завтра мы с тобой в тайгу сходим. Погляжу, как ты белочишь.

Утром первым ушел Яшка. Вторым — Гриша.

— Ятока, я домой хочу, — прижался к Ятоке Вовка. В его голосе чувствовались слезы. Ятока погладила его по голове.

— Война, Вова. Потерпеть придется. Одна белка — десять пуль по фашистам. А кто, кроме нас, отцам на фронте поможет?

Вовка вытер слезы. Вышли из зимовья.

— Твои угодья где?

— Мне Глухариный хребет отвели. А я куда ни пойду, везде Яшкины следы.

— Совсем негодный парень. Я с ним вечером говорить буду.

Ятока с Вовкой отошла от зимовья.

— У тебя лыжи-то есть? — спросила Ятока.

— Есть.

— Ты теперь так сделай. Лыжню по низине, к хребту проложи. Близко белки нет. Ты пораньше уходи к хребту. Солнце взойдет, ты уже на месте будешь. А по другой лыжне домой ходи. Так ее проведи, чтобы все под гору было. Вечером устанешь, легче идти будет.

Яшка Ушкан торопливо уходил от зимовья. «Черти принесли сюда эту шаманку», — Яшка зло сплюнул. Хоть и бросила Ятока шаманить, да кто знает, что у нее на уме. Эти глазищи душу так и выворачивают наизнанку. Известное дело — нечистая сила.

Успокоился немного Яшка только за хребтом. Но охота у него сегодня не ладилась. Убил трех белок, а потом пошло все наперекос. Упал, чуть ружье не погнул, штаны распластал о сук. Вскоре собаки залаяли. Подошел — лиственница, да такая — вершиной в небо уперлась. Сидит на ней белка, меньше воробья. Пять раз стрелял, кое-как убил. А белка зацепилась коготками за ветку и повисла. Лиственницу рубить, так она в полтора обхвата, да и крепче камня. Пришлось бросить белку.

Пошел к мелколесью. Спустился в распадок. Лес тут низенький, корявый; ельник, пихтач и листвяг. Собаки нашли белку. Выстрелил, да не попал. Белка прыгнула с дерева на дерево, да с перепугу не рассчитала, упала в снег, собаки схватили ее с двух концов и порвали.

«Неужто это проделки Ятоки?» Душу Яшки обдал страх. Он сел на колодину, закурил. На его толстых щеках выступили пятна. Яшка всю осень ходил по тайге и радовался. Вовка и Гришка — желторотики. Посоветует им идти на старые гари или в березняк, они, дураки, и прутся. Добудут десять — пятнадцать белок и — на седьмом неба А он тем временем в добрых местах охотится, глядишь, тридцать — сорок белок принесет. «Как бы Ятока не пронюхала про это. Она — ведьма, в лесу выросла, ее не проведешь».

Яшка встал и пошел к Медвежьей пещере. Небольшая серая скала пряталась в покати хребта в густом кедраче. Яшка разложил в сторонке костер, повесил котелок. Из узкой пещеры, куда можно было протиснуться только боком, принес зажаренного глухаря и поставил к костру греть.

Яшка знал, что мяса и масла надолго не хватит. А попробуй в сорокаградусный мороз походить по тайге на одном хлебе — на ходу околеешь. Вот он заранее и припас продукты: добыл несколько глухарей, десяток рябчиков. Зажарил их на костре и спрятал. А когда стало голодно, подкармливался. Вечером, глядя на голодных парней, уплетающих беличьи тушки, про себя ухмылялся: жить уметь надо.

Закипела вода в котелке. Яшка кинул щепотку заварки, снял котелок, оторвал добрый кусок мяса от глухаря и стал с наслаждением жевать.

Собаки подняли головы. Яшка скосил на них глаза.

— А вы лапы полижите — легче бегать будете, — и, довольный своей остротой, улыбнулся.

В пещере у него хранились не только продукты, но и. соболиные шкурки. У отца есть добрые знакомые в городе. Шкурки потихоньку увезут им. Война-то еще неизвестно когда кончится.

Яшка насытился, рыгнул, вытер руки о штаны и закурил. Настроение у него улучшилось. Белок мало добыл, ну и шут с ними, с него хватит.

Невдалеке на дерево опустилась кедровка, прыгнула с ветки на ветку, сердито закаркала.

— И тебе глухарятины захотелось? На дармовщину бы все горазды.

«А вдруг это шаманка кедровкой явилась?» — горячей искрой прожгло тело Яшки. Он выплюнул самокрутку, спрятал остатки глухаря и большими шагами пошел прочь от скалы. Кедровка, перелетая с дерева на дерево, еще сильней закаркала. А Яшке казалось, что вслед ему она кричит: «Вор! Вор!» И спину его обдавало холодом.