Захар Данилович раздал веники, надел рукавицы, шапку, так же облачился и дед Корней. Василий смотрел на стариков и посмеивался.

— Подбрось, Васюха, пару ковшичков, — попросил Захар Данилович.

Василий плеснул воду на каменку. Горячий пар взметнулся к потолку. Захар Данилович шлепнул себя веником, крякнул от удовольствия.

— Подбрось еще немного.

Василий выплеснул на каменку еще ковш воды. Пар клубом ударился о потолок и заволок всю баню. Захар Данилович с дедом Корнеем хлестались вениками. Василий тоже парился от души. Намочит голову — и на полок. Но волосы тотчас становились сухими, накалялись, как проволока. Жгло уши и руки.

— Еще подбрось пару ковшичков, — просит Захар Данилович.

Жарко даже на полу. Первым сдался дед Корней. Он неловко слез с полка и лег на пол.

— Ты что, паря? — спросил его Захар Данилович.

— Голова вкруг пошла.

Василий с Захаром Даниловичем выбежали и бросились в сугроб, а оттуда бегом в баню. Василий плеснул на каменку пару ковшиков воды и полез на полок. Следом за ним Захар Данилович.

— Я уж не могу вас поддержать, — сожалел дед Корней. — Сила не та стала. А был дюже крепкий.

После бани мужики напились квасу и отдыхали в горнице. Мария Семеновна в кути готовила ужин.

— Балаган в вершине Ключевой сохранился? — спросил дед Корней.

— Покосился, — ответил Захар Данилович. — Я его подправил. Ночей пять там ночевал. Белки ноне кедровой много было.

— А зимовье у Лебединого озера?

— Сгорело. Пал прямо по нему прошел. Один нижний венец остался.

— Я это зимовье рубил, когда еще холостяком был, — Задумчиво проговорил дед Корней. — Места там добрые. Белки всегда много водилось. И рыбы в озере много.

— Лабаз только один и уцелел.

— Вот тебе раз, — оживился дед Корней.

Вошли Степан с Надей.

— С легким паром вас, — Степану бросились в глаза распаренные лица мужиков.

— Спасибо.

— Ты еще своих баб не растерял? — усмехнулся дед Корней.

— Дедушка, да он сам в лесу у нас потерялся, мы его кое-как нашли, — сказала Надя.

Все засмеялись.

Пришли Сема, Татьяна Даниловна, Дормидонт Захарович, Дмитрий с женой, Михаил Викторович Поморов. Бабы пошли в куть помогать Марии Семеновне, мужики курили, вяло переговаривались, нащупывая тему для разговора.

— Корней Иванович, грамоту-то одолел? — спросил Дмитрий.

— Иди она к ляду, — махнул рукой дед Корней. — Два месяца букву «В» изучал, тетрадку гумаги исписал, не пошло дело — и баста. Хоть волком вой.

Мужики дружно смеялись.

— Степан, что с оленями Урукчи думаешь делать? — спросил Захар Данилович.

— Не знаю. Наверное, всем охотникам придется раздать.

— Не годится так, — возразил Поморов.

— Это почему?

— Очень просто. Какой-нибудь ловкий мужичок найдется, приберет к рукам всех оленей, и останемся мы все в дураках.

— Урукча так и разбогател, — вспомнил Захар Данилович. — Когда он похоронил отца, пятнадцать оленей было. Потом женился на вдове, оленей двести за ней взял. Стал охотникам под соболей оленей давать для кочевок и охоты. Разбогател и стал из них кровь сосать, как клещ.

— А мы контроль учиним, — не сдавался Степан. — Изберем председателя родового Совета из бедняков.

В горницу вошла Татьяна Даниловна, была она в новом синем сарафане, в темных меховых сапожках. Вокруг шеи в несколько рядов бусы. В одной руке у нее чайник, в другой — стакан.

— С благополучным возвращением вас, — Татьяна Даниловна слегка поклонилась.

— Спасибо.

Она налила в стакан бражки и поднесла деду Корнею.

— Тебе, дедушка, от всех баб за ученье ребятишек большое спасибо.

— Что толковать-то. — Дед Корней опрокинул стакан, от удовольствия крякнул. — Хороша.

Татьяна Даниловна наполнила стакан и поднесла Захару Даниловичу.

— Тебя, братец, с хорошим промыслом.

— Спасибо.

Татьяна Даниловна обнесла всех бражкой и ушла. А вскоре в горницу внесли два стола, накрыли их скатертью. На столе появился пирог из налимьей печени, фаршированные потрошками рябчики, расколотка из сигов и хариусов, язи с душком, копченый таймень, сохатиная губа, брусника в сметане, соленые грузди, красная тайменья икра.

— Гости дорогие, прошу к столу, — пригласила Мария Семеновна.

Когда все уселись за стол, Мария Семеновна взяла чайник, налила стакан бражки и поднесла деду Корнею.

— Дай бог тебе, Корней Иванович, здоровья.

— Спасибо. Только выкушай вначале сама.

Мария Семеновна отпила, поморщилась, долила стакан и подала деду Корнею.

После второго стакана бражки женщины разрумянились.

Ой, при лужке, при лужке,

Да в широком поле,

При веселом табуне

Конь гулял на воле,—

запела Татьяна Даниловна. И песню подхватили все.

Василий с Семой потихоньку вышли на улицу. Ночь стояла морозная, звездная.

— Где сегодня посиделки? — спросил Василий.

— У Женьки.

Парни пошли улицей.

Федор Максимович сидел на маленькой скамеечке, у сундука. Максим прямо на пол из мешка вытряхнул перед ним пушнину. Подошел Сережка, взял косматую с куцым хвостом шкуру, похожую на собачью.

— Это кто такой, тятя? — спросил Сережка.

— Росомаха.

— Ты убил?

— Нет, Максим.

Максим взял у Сережки шкуру, повесил на гвоздь у окна.

— Пусть маленько подбыгает^[29].

— Братка, как ты ее добыл?

— Да как. В хребте жили сохатые — матка с телком. Ночью на них напала росомаха. Телок с перепугу потерял мать. Росомаха погнала его, целые сутки шла за ним. Телок выбился из сил. Тогда она его и задавила. Возле мяса Кайла и загнал ее на дерево.

— А быка росомаха может задавить, матерого? — спросил Сережка.

— Давит и быков.

— Такая маленькая?

— Зато клыки у нее острые.

Федор Максимович взял шкурку соболя, тряхнул. Темный мех принял воздушную легкость.

— Серега, говорят, ты здесь в учителя подался, — усмехнулся в усы Федор Максимович.

— Обучал женщин, — с достоинством проговорил Сережка. — Мама вон писать научилась.

Нина Павловна убирала со стола посуду.

— Грамотей из меня, — махнула рукой, — одна стыдобушка. Только фамилию и научилась рисовать.

— Вот и неправда, — возмутился Сережка. — Весь алфавит знаешь.

— Буквы-то знаю, да только куда какую ставить, ума не хватает.

— Вот видишь, буквы знаешь, — проговорил Сережка. — А бабушка Домна бойкот объявила. Мы хотели проработать ее на собрании и порицание вынести, да Михаил Викторович запретил.

— Что-что бабушка Домна объявила? — спросил Максим.,

— Бойкот.

— Это что же за зверь такой — бойкот?

— Слушай ты его, — вмешалась в разговор Нина Павловна. — Бабка учиться отказалась, а он ее бойкотом обзывает. Каких только слов не выдумают, срам один. Будто по-человечески уж и говорить нельзя.

— Теперь и мужиков учить будем, — сообщил Сережка.

Нина Павловна с любовью посмотрела на сына.

— Сам-то хоть хорошо учись.

— Я и так стараюсь.

Донеслось ржание.

— Максим, сходи-ка посмотри, не выбежал ли со двора конь, — попросил Федор Максимович.

Максим оделся и вышел в ограду. Стояла морозная тишина. И в ней отчетливо было слышно, как конь жует овес. Вот он фыркнул и тряхнул головой: звякнули удила. «Узду-то надо бы снять», — подумал Максим, но сам не двинулся с места. За огородами, в комнате Дуси мерцал огонек.

Максим вышел на угор и вскоре очутился у дома Прочесовых. Прошелся несколько раз под окнами, словно какая-то сила тянула к огоньку. Максим встал на завалинку и заглянул в окно. За столом у лампы сидела Дуcя и вышивала. Максим осторожно стукнул в стеклину. Дуся подняла голову, отложила рукоделие и стала одеваться.

Вскоре хлопнула дверь, и на улицу вышла Дуся. Приостановилась, увидела Максима и поспешила к нему.