А потом она уснула. И проснулась одна в своей хорошенькой ночной рубашке среди подушек. И встала печальная, и отправилась в ванную, где по-прежнему стояла бутылка из стекла «соловьиный глаз», на влажных боках которой еще заметны были отпечатки ее собственных пальцев. Она печально коснулась синего ее бока, провела пальцами по белым спиралям – Мне, конечно же, все это привиделось во сне, подумала она, – и вдруг из бутылки вылетел джинн и скрючился в ее ванной комнате, как та эфиопская женщина на телевизионном экране, пытаясь как-то разместиться в тесном помещении.
– Я думала…
– Я знаю. Но как видишь, я здесь.
– Ты поедешь со мной в Англию?
– Я должен, если ты меня попросишь. Но я и сам хотел бы этого – мне интересно посмотреть, каков теперь мир и где ты живешь, хотя ты и не способна описать это место как нечто представляющее интерес.
– Оно будет представлять интерес, если там будешь ты. Но ей было страшно.
И они отправились в Англию – фольклористка, бутылка из восточного стекла и джинн; обратно Джиллиан полетела на самолете компании «Бритиш Эруэйз», и бутылка, завернутая в кусок толстой синтетической пленки с пупырышками, покоилась в сумке, стоявшей у нее в ногах.
А когда они приехали в Лондон, доктор Перхольт обнаружила, что и то желание, которое она некогда загадала, стоя между двумя Лейлами перед богиней Артемидой, также исполнилось: ее ожидало письмо с просьбой сделать основной доклад на конференции в Торонто этой осенью; в случае согласия ей оплачивался авиабилет в бизнес-классе и номер в отеле «Ксанад», где действительно был настоящий плавательный бассейн – голубой, под прозрачным куполом, на шестьдесят четвертом этаже над берегами великолепнейшего озера Онтарио.
В Торонто было холодно и ясно. Доктор Перхольт отлично устроилась в своем номере, отделанном с большим вкусом; зимы в Канаде холодные, поэтому весь интерьер был выполнен в теплых тонах – каштановых, коричневых, янтарных, и лишь кое-где пламенели легкие мазки красного и оранжевого. Гостиничные номера часто напоминают арену во время выступлений иллюзиониста: их бетонные стены тщательно оштукатурены и похожи на сахарный «снег», которым украшают торты, а все вещи и занавеси свисают с ввинченных в стены штырей и крючков – Дамаск и муслин, зеркало в позолоченной раме и богатые канделябры с несколькими свечами, призванные создать иллюзию богатства и роскоши. Однако все это может исчезнуть во мгновение ока и смениться совершенно иными красками, тканями и вещами – хромированные ручки появятся вместо бронзовых, пурпурные тона – вместо янтарных, кисея в белый горошек заменит золотистый Дамаск, и эта щегольская отточенная сиюминутность тоже является частью волшебства. Доктор Перхольт распаковала бутылку, вынула пробку, и джинн – на этот раз нормальных человеческих размеров – выбрался наружу, помахивая своими крыльями-плащом и расправляя перья. Потом он стрелой вылетел в окно, чтобы осмотреть озеро и город, вскоре вернулся и заявил, что она непременно должна пролететь с ним вместе над водами озера, огромного и холодного, и что небеса и атмосфера здесь настолько заполнены спешащими куда-то людьми, что ему приходилось то и дело вилять между ними. Такое кишение в волнах воздушного океана политиков и поп-звезд, телевизионных проповедников и реклам пылесосов, движущихся лесов и путешествующих пустынь, непристойных изображений задниц, ртов и пупков, пурпурных фетровых динозавров и безумных белых щенков глубоко опечалило джинна. Он загрустил и чуть не впал в депрессию. Он был похож на человека, который всю жизнь только и делал, что в одиночестве пересекал пустыню на верблюде или пробирался через саванну на арабской лошадке, а теперь вдруг угодил в жуткую автомобильную пробку с кинозвездами, теннисистами и актерами-комиками, а над головами у них кружат «боинги», желающие отыскать местечко для посадки. Коран и Ветхий Завет, сообщил он доктору Перхольт, запрещали рисовать лица и сотворять кумиры, но хотя эти лица и не были нарисованы, они тем не менее явно были кумирами. Джинну все это казалось просто настоящей чумой, наводнением мира паразитами. Атмосфера, рассказывал он, всегда, разумеется, была полна невидимых существ – невидимых, впрочем, лишь для людей. Но теперь срочно требовалось что-то предпринять. Там, сказал джинн, в верхних слоях, не лучше, чем в бутылке! Просто невозможно расправить крылья!
– А если бы ты был совершенно свободен, – спросила доктор Перхольт, – куда бы ты отправился?
– Туда, в страну огня… где мой народ играет в языках пламени… Они посмотрели друг на друга.
– Но я вовсе не хочу улетать, – мягко успокоил ее джинн. – Я люблю тебя, и у меня к тому же сколько угодно времени. А вся эта болтовня в атмосфере и все эти летающие кумиры – они ведь тоже по-своему интересны. Я там выучил множество языков. Вот послушай
И он отлично изобразил утенка Дональда Дака, потом канцлера Коля с его звучным немецким, потом голоса всех «Маппетс», затем удивительным образом перевоплотился в Кири Те Каанава, после чего соседи доктора Перхольт забарабанили в стенку.
Конференция проходила в университете Торонто – увитом плющом здании в стиле викторианской готики. Это была весьма престижная конференция. Там присутствовали французские фольклористы Тодоров и Женетт и многочисленные востоковеды, настороженно ждавшие со стороны ученых-западников сентиментального сюсюканья и извращения фактов. Доклад Джиллиан Перхольт назывался «Исполнение желаний и Судьба в фольклоре: некоторые аспекты исполнения желаний как повествовательное средство». Она довольно поздно села писать его. Она так и не научилась писать свои доклады не второпях и не в последнюю минуту. Это, впрочем, вовсе не означало, что она не обдумала свою тему заранее. Она ее обдумала. И обдумала тщательно, поставив перед собой, словно икону, бутылку из стекла «соловьиный глаз» и глядя на ее синие и белые полосы, спиралями сходящиеся у; горлышка. Она смотрела на свои сильные, красивые – обновленные! – пальцы, быстро двигавшиеся от одного края страницы до другого, и ощущала подтянутость и удобство молодых мышц своего живота. Она хотела придерживаться текста, однако, едва поднявшись на кафедру, поняла, что тема доклада вдруг вывернулась у нее в руках, подобно чудесной камбале, пытающейся вернуться обратно в море, подобно волшебной лозе [82], которая благодаря собственной энергии указывает нужное место в земле и дрожит, словно проводник под воздействием атмосферного электричества.
Как всегда, она постаралась включить в свой доклад некую историю, и вот эта-то история неведомым образом изменила доклад, увела его в сторону от основной темы. Было бы утомительно пересказывать все положения доклада доктора Перхольт. Их направление и смысл и так угадываются с самого начала.
– Герои в волшебных сказках, – сказала Джиллиан, – подчинены Судьбе и, по сути дела, являются исполнителями ролей, определенных ею. Обычно они предпринимают попытки изменить Судьбу с помощью магических сил и средств, однако, что весьма характерно, это лишь усиливает влияние Судьбы на жизнь героев; она будто только и ждет столкновения с героями, что, видимо, лишь подтверждает тот факт, что люди эти смертны и вновь обратятся в прах, из которого вышли. Наиболее ярким примером сказанного выше представляется история о человеке, который встречается со Смертью; Смерть говорит, что придет за ним нынче вечером, и этот человек бежит от Смерти в Самарру [83]. А лотом Смерть замечает своему знакомому: «Наша первая встреча произошла случайно, ведь я должна была встретиться с ним нынче вечером в Самарре».
Романы нового времени посвящены теме выбора и причинам, побуждающим человека этот выбор сделать. Нечто от предопределенности событий есть и в истории о встрече в Самарре, и в «свободном» выборе Раскольникова и совершаемом им убийстве, ибо именно этот выбор влечет за собой вполне предсказуемое и естественное наказание. В случае с Лидгейтом Джордж Элиот [84] мы, правда, не ощущаем, что «заурядность» его характера – это тоже свидетельство неизбежности Судьбы: для него как раз было вполне возможно не выбирать женитьбу на Розамунде, приведшую впоследствии к краху всех его устремлений. Мы чувствуем, что когда Пруст решает поставить всем своим героям диагноз «сексуальная извращенность», он тем самым пытается как романист подменить собой Судьбу реального мира; и все же когда Сван тратит столько лет жизни на женщину, которая ему попросту не подходит, он в определенный момент тоже совершает выбор, который вполне возможен, но отнюдь не неизбежен.
