Моя репутация безнадежно загублена, поняла Велия, оглядывая мостик и деловито уткнувшихся в свои приборые консоли офицеров. Нет, свидание с адмиралом все восприняли бы как должное, и, если честно, репутация от этого только выиграла бы. А вот, учитывая, какие слухи ходили в Игре про жриц Шлосс… Равно как и то, что почти никто на самом деле ничего о них не знал. За исключением, впрочем, как выяснилось, одного решительного вицеконсула.

Ну, по крайней мере, не будут приставать не подумав, подумала она. Слухи ходили о-очень разные.

Велия перевела взгляд на адмирала. На этот раз задумчивый. Кто же ты такой, Корнелий Секст?

* S13 Люций Корнелий Квинт, Корнелия Прайм, Дворец Игры, он же резиденция Консула

Консул директории Корнелии, Люций Корнелий Квинт, с бокалом легкого вина вкушал послеобеденный отдых в кресле, во внутренем саду дома, когда доверенный слуга Сервилий, прервал его покой. Сервилий был единственным человеком во Вселенной, которому это было позволено. И по хорошей причине.

Сервилий был сводным братом Квинта. Отношения отца Квинта с его матерью не сложились. Она честно выполнила свой долг, сжав зубы зачала и привела в мир наследника рода, но во всем остальном считала реальность уделом убогих и неспособных ни к чему лучшему. И очень скоро, родив Квинта, воспользовалась властью мужа и ушла в дорминаторы, пусть даже и не меняя своего сенаторского статуса. Просто поставила в своих покоях дорминаторский саркофаг, и ушла.

Мало кто знал эту деталь, но уход в дорминаторы был поистине необратим. Саркофаги дорминаторов не поддерживали тело спящего, а только его мозг. Умная техника имитировала химические сигналы передаваемые мускулами, пищеварительной системой, органами чувств, так что мозг не страдал. Мозг получал полный комплект сигналов — нервных и химических, что он обладает в точности тем телом, которое ему показывал виртуальный мир Игры. Реальное же тело дорминатора теряло мышцы, кальций в костях, и со временем практически полностью растворялось в питательном желе, заполняющем дорминаторский саркофаг. За десять-двадцать лет, все что оставалось от дорминатора — это мозг и хрящевая оболочка вокруг нее, в которую превращался череп дорминатора. По сути, мозги дорминаторов понемногу превращались в сопроцессоры игры, моделируя тихо превращающихся в непись игроков.

Так что, когда мать Квинта легла в дорминаторский саркофаг, его отец хорошо понимал, что никогда больше ее в реальности не увидит. Нет, сама она была убеждена, что является хорошей женой, и вообще, отец Квинта всегда может навестить ее в Игре. Что вы, что вы! Разве она откажет своему законному супругу в такой мелочи? Более того, она ведь «обслужит» его в куда более красивом и привлекательном теле, уж всяко, куда более привлекательном для самца нежели эта поврежденная родами оболочка, с отвисшим животом. Так что, что вы, что вы, это она все из чувства долга делает. Все для радости и блага супруга! А выходить в реальность? Зачем? Не будьте так вульгарны! А если по гигиеническим соображениям надо, мало что ли в дворце девиц-сервов бегает? И отстаньте со своими глупостями!

Короче, так получилось, что еще до того, как мать Квинта с концами ушла в Игру, женщиной отца Квинта по сути стала Сервилия — слуга-серв, которая практически отказалась от Права Игры, чтобы быть с любимым человеком, пусть даже и в статусе любовницы. Именно к ней он приходил, когда было тяжело. Обняв ее, он находил силы открыть затем глаза и опять заниматься мерзостью внешнего мира. Именно она выдерживала его жалобы, нытье, депрессии, словом все, что мужчины почему-то считают возможным разделить только с по-настоящему любимыми женщинами. А женщины, особенно по-настоящему любимые, так заслуженно ненавидят.

И каждый раз, когда отец Квинта чувствовал привлекательность идеи Конца Света, и не думайте, что консул директории Корнеллиев не имел возможностей его легко и быстро организовать, он шел сначала к ней, к Сервилии. И понимал, что есть еще в мире то, ради чего миру еще стоит позволить существовать. По крайней мере до завтра. А может и дольше. Если, конечно, завтра в мире опять случится что-нибудь божественно прекрасное. Что-то, от чего хочется упасть на колени и со слезами счастья благодарить богов, если они есть, а потом, сжав зубы подняться, и бороться за то, чтобы завтра все-таки наступило. Что-то высшее, стоящее того, чтобы быть. Что-то вроде любви Сервилии.

Именно Сервилия заменила Квинту мать. И она же родила ему брата. У нее были еще дети, которых отец Квинта пристроил в ранге эквитов, и которые теперь обеспечивали дополнительную поддержку на местах своему сводному брату-правителю, но старший, Сервилий, рос и воспитывался вместе с Квинтом.

Вы можете спросить, достойно ли обречь старшего сына любимой женщины на роль слуги, а сына от нелюбимой — на роль повелителя судеб? Но для отца Квинта выбор выглядел иначе. Квинт был зачат и рожден для этой доли. Хотел ли он, чтобы ее разделил сын от любимой женщины? И хотела ли Сервилия этого своему старшему сыну, лишь на полгода младше Квинта, судьбы и жизни его отца, которого она утешала на своей груди чуть ли не каждый день?

В общем, Сервилий имел все, что хотел, и его единственной заботой было благополучие своего старшего брата. Отец Квинта и Сервилия нашли даже эффективный механизм, чтобы именно так и было. До появления наследников Квинта или достижения ими совешеннолетия, имено Сервилий наследовал титул Консула. Правильное воспитание, а также наглядное пособие по тому, что этот титул несет с собой, сделали Сервилия самым лояльным и преданным сторонником Квинта во Вселенной. Если честно, Квинт несколько раз пытался спихнуть наследный титул на братика, но тот каждый раз успешно отбрыкивался, ограничивая свои функции безопасностью и управлением делами своего старшего.

Так что то, что Сервилий решился нарушить его последобеденный покой, было вполне убедительным поводом думать, что случилось что-то серьезное. А даже если и не случилось, ему можно.

— Винт, ты давно интересовался делами Секста? — поинтересовался он, подойдя к сидевшему в кресле Квинту и обращаясь к брату по детскому прозвищу.

— Не томи, Сер, что там с ним могло стрястись? Последний раз я проверял, он выбрался в реальность и что-то монументальное творил на Корнелии Пять, а потом отправился с флотом в пространство Сергиев. Выкрасть какой-то секрет у них хочет. Играется все, ребенок. Дите дурное…

— А тебя не беспокоит, если его выловят?

— В пустом приграничном пространстве у периферийного мирка? С целым флотом, которого они не ожидают? В крайнем случае потреплют слегка, так ему давно пора учиться думать, что делаешь, и ответственности за поступки. Успокойся. Лучше своими детьми займись.

Отец Квинта сделал своего бастарда эквитом, так что у Сервилия была настоящая семья и дети.

— А я и занимался. Пока нужно было. Сын — адмирал флота, дочь замужем за легатом Корнелии Пятнадцать. С ними все в порядке. Это наследник у нас все еще внимания требует. В любом случае, я не об этом. Ты знаешь, что его научный отдел устроил целый заговор?

— Нет. А что они от него хотят?

— Отговорить его от экспедиции. Считают, что это очень опасно. Он там какое-то новое оружие придумал, и яйцеголовые уверены, что оно уничтожит мир.

— Ну, чего еще от них ждать… — усмехнулся Квинт.

Надо признать, что скептицизм консула был обоснован. Когда цивилизация достигает определенного уровня развития, она сталкивается с тем, что все больше полезных вещей, вплоть до утюгов и холодильников, могут быть использованы как оружие страшной разрушительной силы. Поэтому страдания ученых о конце света по поводу любого сколько бы ни было значимого открытия или его практического применения были уже притчей во языцех. Справедливости ради надо сказать, что иногда они оказывались правыми, две неудобные, а потому безлюдные планеты в пространстве Корнелиев, использовавшихся как экспериментальные базы, уже перешли в категорию полностью непригодных для жизни. Одна стала пустыней, а другая потеряла атмосферу. К сожалению, в ответ ученые, которые собственно и уничтожили эти две планеты в своих экспериментах, восприняли это лишь как еще один повод посильнее пророчествовать о конце света, тряся этими двумя примерами до полной оскомины, и полностью подрывая всякое доверие к своим предостережениям.