— Это Питер Лейлор, — ответил Шейн. — А другой — Хэмфри.
— Мы взываем только к конституционным принципам! — кричал Хэмфри, и чем больше он волновался, тем чаще попадались в его речи обороты, свойственные жителям Уэльса.
— Мы добиваемся только справедливости. Мы требуем, прежде всего, права голоса в делах управления. Пока мы его не получим, как с рабами будут с нами обращаться. Пока мы не станем сильны, никакое правительство не будет считаться с нашими интересами. По горам и долам гоняли нас. Преследования, обиды и оскорбления терпели мы от чинодралов, с нами обращались как с подонками общества, — а подумайте только о том, что мы сделали для этой страны.
В толпе поднялся тихий глухой ропот, подобный песне надвигающейся бури, которая звучит в листве деревьев. Дик вздрогнул. Нельзя было не испугаться этих звуков, говоривших о силе, спорить с которой так же невозможно, как с бурей, а между тем этот Хэмфри своими словами сам её поднимал.
— За последние три года Виктория превратилась из жалкой скотоводческой дыры в процветающий штат. Сделали это мы! А нам за это что? Пренебрежение, пощёчины, гнёт! Но мы уважаем закон. Мы хотим законности и порядка. Мы хранили молчание, хотя иной раз гнев закипал в наших сердцах от наглости тех, кто поставлен над нами. Мы столько терпели, сколько может терпеть свободный человек, даже больше.
Коренастый лысый мужчина вскарабкался, держась за плечо Лейлора, на пень, где уже стоял Хэмфри.
— Да, всё это правда, ребята. Мы терпели слишком долго. То, что случилось теперь, выходит за всякие границы. Если мы и на этот раз подчинимся, — значит, мы самые презренные из рабов. Убийца отпущен без суда, потому что судья у него в долгу. Так и знайте, ребята, — тень моего старого дружка Скоби глядит на вас и требует справедливости. Мы должны стоять друг за друга и брать силой то, чего нам не дают по доброй воле.
Толпа гневно заревела. У Дика мурашки пошли по коже от страшного предчувствия. Он всё ещё не совсем понимал происходящее, но и его увлекли призывы ораторов. Он чувствовал, как Шейн, стоявший подле него, весь напрягся и даже охнул от восхищения, вызванного новым оратором, и от непреодолимого желания что-нибудь сделать. В сердце Дика рождался тот же порыв. Он знал теперь, что так говорить можно только правду.
— Кеннеди — парень что надо, — сдавленным голосом сказал Шейн. — Чего бы я не дал, чтобы пожать ему сейчас руку! Или съездить по морде одного из этих легавых! Клянусь всеми святыми!
Хэмфри поднял руку и продолжал прерванную было речь:
— Никаких насилий, ребята! Мы подняли знамя возмущения и, клянусь богом, не опустим его. Да, не опустим, пока правительство не предоставит нам наших прав. Но не давайте им повода отговориться тем, что мы, мол, шайка бунтовщиков. Только этого они и хотят. Не играйте им на руку, прибегая к насилию. Соблюдайте дисциплину. Мы здесь для того, чтобы выразить протест против судьи, продавшего свой приговор, и собрать деньги на борьбу с этой продажностью.
Маленький рыжеватый человечек с подстриженной бородкой всё время подпрыгивал, стоя возле Лейлора, словно ему не терпелось выступить самому и в то же время жаль было прерывать оратора.
— Это Рафаэлло, — шепнул Шейн.
Человечек повёл мохнатыми бровями; в глазах у него сверкало яростное веселье.
— Раскошеливайся, ребята! — закричал он, когда Хэмфри сделал паузу. — Выверните ваши карманы ради святого дела свободы.
— А ты сам что даёшь? — шутливо отозвался один из старателей.
Рафаэлло принял эти слова как оскорбление.
— Всё! — воскликнул он, сверкая глазами. Он схватился за карманы брюк и вывернул их наизнанку, рассыпав монеты по земле. — Вот! — Он рванул рубашку и вытащил три банкноты. Помахав ими, он подбросил их в воздух. Затем, внезапно став серьёзным, повелительно поднял руку. Наступило молчание. — И мою жизнь в придачу, если понадобится!
— Ай да старина Раффи! — закричали старатели.
Хотя участники митинга были сильно возбуждены, но настроение у них было добродушное, и они соблюдали порядок. Ораторы сумели разжечь старателей и в то же время держали их в руках. Глаза Дика снова устремились на молодого великана Питера Лейлора, который стоял в непринуждённой позе возле пня и прислушивался к словам сначала Хэмфри, потом Кеннеди и наконец Рафаэлло. Его привлекательное подвижное лицо светилось гордой решимостью, и он явно руководил собранием, хотя сам ничего не говорил.
— Ты знаешь Лейлора? — спросил Дик у Шейна. — То есть знаком ли ты с ним?
Малость знаком, — ответил Шейн. — С ним все знакомы. Он не прячется от людей.
— Ты познакомишь меня с ним?
— А зачем тебе это? Просто подойди к нему после митинга и скажи: «Питер Лейлор, я хочу примкнуть к вашему движению, потому что, как и вы, свободу я люблю». Он тут же пожмёт тебе руку, даром что ты самый обыкновенный паренёк.
— Нет, я хочу, чтобы ты познакомил меня с ним.
— Ладно, — сказал Шейн, хлопнув его по плечу. — Я скажу ему, что ты сам не мог с ним познакомиться, потому что застенчив как барышня.
— Нет, нет! — запротестовал Дик.
— Ш-ш, — успокоительно сказал Шейн. — Эх ты, шумливый щенок, ты что, решил перекричать ораторов?
Теперь на пне стоял какой-то немец, который громил продажность правительственных комиссаров и чиновников, спекулировавших землёй; но Дика не интересовали его неистовые крики. Он посмотрел в сторону гостиницы, перед которой выстроился отряд полиции. Офицер, командовавший отрядом, — молодой англичанин, с правильными, аристократическими чертами лица, — небрежно сидел на лошади, со скучающим и презрительным видом наблюдая за толпой.
— Взгляни-ка на этого красавчика, — сказал Шейн, подталкивая Дика. — Как бы мне хотелось сбить с него спесь!
Они с Диком повернулись и стали пробираться к гостинице, где старатели, до которых не долетали речи ораторов, говоривших с пня, развлекались насмешками над полицией. Подойдя к гостинице, Дик заметил в одном из окон верхнего этажа белобрысого человека со светло-серыми глазами. В этих светлых глазах тускло мерцала такая ненависть, что Дик вздрогнул и схватил Шейна за руку.
— Это Бентли, та самая крыса! — закричал Шейн и нагнулся в поисках метального снаряда. Но на дороге не было камней, и поэтому он швырнул в окно свою палку. Стекло разбилось, и белесое лицо исчезло. Среди стоявших поблизости поднялся ропот. Они подхватили крик Шейна.
— Там Бентли! Давайте его сюда! Давайте сюда этого каторжника!
Дик увидел, как, спотыкаясь, по ступенькам крыльца сбежал человек, волоча правую ногу, словно она была повреждена. При виде его бледного лица с безумными глазами толпа завопила: «Бентли!»
Бентли кинулся к небрежно сидевшему на лошади офицеру, и тот выслушал его с тем же презрением, с каким смотрел на Лейлора. Затем офицер, внезапно выпрямившись в седле, быстро подал команду, и полицейские двинулись вперёд, через дорогу. Один из конников соскочил с лошади и помог Бентли взобраться в седло. Старатели пустили в ход весь свой запас ругательств, обзывали Бентли трусом и вонючкой. Бентли, без куртки, но в шляпе, наспех нахлобученной на лоб, яростно рванул поводья и, повернув коня, поскакал галопом по дороге.
Толпа ринулась к цепи полицейских. Юный офицер, повернувшись с ленивым презрением, отдал отрывистую команду, и полицейские взяли винтовки на изготовку.
— Соблюдайте спокойствие! — кричали Лейлор и человек, которого звали Мак-Интайр.
Толпа отхлынула назад.
— Он поскакал в правительственный лагерь, — сказал Шейн.
— Да, — подтвердил человек, стоявший рядом с ним. — Должно быть, чтобы привести подкрепление. Ну что ж, пусть-ка сунутся ко мне. Берусь справиться с двоими.
Другой мужчина взобрался на пень, не обращая внимания на попытки Лейлора и других вожаков успокоить его.
— Кто это? — спросил Дик.
— Не знаю, — ответил Шейн.
— Это брат Скоби, — сказал маленький коренастый старатель из Уэльса, стоявший рядом с ними.
— За солдатами небось кинулся! — кричал человек, взобравшись на пень. — Этот вандемонский бездельник, убийца моего бедного брата! Он кинулся за своими сообщниками! За судьёй Дьюсом, которого можно купить и продать; за доктором Карром, который, если его подмазать, поклянётся, что чёрное — это белое; за комиссаром Ридом, который лжёт и клевещет на нас, забыв всякий стыд. Как сказал мой друг Кеннеди, тень моего убитого брата сегодня здесь с нами. Он смотрит на нас своими мёртвыми глазами. Его кровь вопиёт из земли. Это кровь Авеля — почти такая же древняя, как само время, и она всё ещё вопиет к нам.
