Литмир - Электронная Библиотека
A
A

И подобно тому, как монголы изображают Будду монголом, а эфиопы Христа эфиопом, так этот древний богомаз придал ветхозаветным иудеям типично русские черты. Лица юных патриархов были не привычно иконописными, удлиненными, торжественно страдальческими, а из тех, что я встречал здесь чуть ли не на каждом шагу, круглощекими, светловолосыми, с робостью и удалью в голубых глазах.

Епископ повернул икону и внимательно всматривался в ее изнанку.

– Иконная доска не ольховая? – спросил брат Павел.

– Доска-то кипарисовая, – отвечал преосвященный. – Я полагал, что тут запись о молении. Нет, не сохранилась. Да оно и так видно, – не позже пятнадцатого века.

– Верно, новгородская? Смотрите, в фоне прозелень.

– Что ты! – возмутился епископ. – Новгородский стиль – мужицкий. Новгородские колориты вопят. А эта…

Он отнес руку с иконой и нежно сказал, любуясь ею издали:

– Дымом писано. Прелесть!

– Так, может, – монашек понизил голос, – может, Рублев?

Епископ молчал. Потом сказал задумчиво:

– Рублев не Рублев, а сопостник его Даниил Черный – весьма допустимо. Или – Иван Сподоба. А впрочем… Отнеси-ка, брат Павел, образ в машину.

Монашек бережно взял икону и вышел из храма. А епископ снова пошел вдоль стен, слегка покачивая бедрами.

Первым оправился от удивления балалаечник:

– Чисто сработано! А, батюшка?

– Негоже иерею слушать подобные речи, – сказал отец Федор и, подобрав слишком длинную рясу, поспешил к выходу.

Косички смешно прыгали на его затылке. В дверях он столкнулся с возвращавшимся монашком.

– Язычок у тебя, Захарыч, – сказал повар, вздохнув.

Лицо его, всегда лоснящееся радостью, погрустнело.

– Вот только, – сказал он нерешительно, – в инвентаре она у нас, должно быть, значится, а, Исай?

– Спишем на епархию, – отозвался Неделин упавшим голосом.

Епископ, дойдя до конца стены, отогнул рукав и посмотрел на часы. Лицо его озабоченно нахмурилось, и он поискал глазами брата Павла.

Тот, сразу поняв, засеменил к трем друзьям.

– Владыка располагает уезжать, – объявил он.

Повар всполошился:

– Так надо же его преосвященству прощальную спеть. Слышь, Захарыч, собирай свою команду.

– Ну, это к чему… – поморщился монашек. – Владыка и так верит в ваши благочестивые чувства.

Наступило молчание. Брат Павел выжидательно смотрел на них. Наконец, видимо потеряв терпение, сказал:

– За архиерейскую службу можно, конечно, перевести и по безналичному. Но предпочтительней наличными.

Члены двадцатки оторопело переглянулись.

Неделин несмело сказал:

– Мы полагали, духовенство нынче на твердых зарплатах.

– Зарплата зарплатой, – сказал брат Павел рассудительно. – А есть еще и правила христианского благоповедения. Это я с вами, конечно, келейно. И не подобает древнему храму вашему уклоняться от обычаев благочестия. Да и паства у вас не бедная.

Повар дернул Неделина за рукав.

– Ладно уж, Исай. Не язычники мы. От людей не отстанем. Надо так надо. Вы нам только, брат Павел, подскажите насчет суммы. А мы уж…

– Ну уж это, как положено, – сказал монашек. – Тысяча.

– То есть старыми деньгами? – осведомился Неделин.

– Кто же нынче старыми считает? – сказал монашек, уже несколько скучая.

Снова наступило молчание.

Только балалаечник, как всегда, когда он собирался выпалить что-то язвительное, собрал к носу свои многочисленные морщины, выбитые временем и водкой. Все насторожились. Но и он промолчал.

Я из деликатности не стал дальше слушать и вышел из собора, решив осмотреть фрески попозже.

Я пошел к «батюшкиному» колодцу. Мне хотелось еще раз увидеть живых «Авраама» и «Сарру». Но все кругом было пусто.

Где-то внизу экскаватор, подвывая, по-прежнему драл мерзлую землю.

Далеко на горизонте обозначилась красная полоса. По снежному безлюдью пошли оранжевые отблески.

Пустынно, тихо. И только это железное тарахтенье внизу да вдалеке затихающий говор моторки, мелькнувшей на реке.

Постояв, я вернулся к собору.

Неподалеку от него стояла «Чайка». Сквозь слегка заиндевевшие стекла я увидел епископа. В руках у него была икона. Не отрываясь, он смотрел на нее.

Снизу, из-под горы, показался Неделин. Поравнявшись со мной, он остановился. Потом сказал, отдышавшись:

– Еле-еле наскребли.

Он побежал в собор. Через несколько минут оттуда вышел молодой монашек, на ходу запахивая шубу. Заурчал мотор, и из-под лакированного тела «Чайки» стали вырываться облачка пара, густо белея на морозе.

Когда я вошел в собор, балалаечник, бухгалтер и повар что-то оживленно обсуждали.

Балалаечник хрипел:

– Возьми сто, ну двести. Ну от силы триста. Но тысяча! Разбой!

– И не его это вовсе епархия. У нас свой есть. Вроде налета выходит, – с сумрачным удивлением говорил Неделин.

Повар успокаивал их:

– Может, за эту жертву искупительную простятся нам грехи наши. А, Исай?

Неделин покачал головой:

– Нет, Миша, не богу она угодна, наша жертва.

Неделин молчал.

– А кому, Исай?

– Хапунцам этим, вот кому! – захрипел балалаечник.

– Что ты мелешь, Захарыч! Опомнись, не греши! – испуганно сказал повар.

В храме раздались шаги. Все оглянулись.

Это шел брат Павел.

Повар радостно шепнул:

– Отказался владыка, вот видишь!

Приблизившись, монашек сказал:

– Владыка поручил передать всем его землякам свое пастырское благословение и сказать, что вскорости, поближе к крещению, он прибудет, дабы в сем древнем храме вознести господу благовещательные молитвы.

– Что?… – сказал балалаечник, наступая на монашка. – Опять прибудет? Понравилось? Разлакомился? Так вот скажи его преосвященству, что нам его благовещательные молитвы нужны, как копыта за шиворот!

– Свят! Свят! – зашипел монашек, повернулся и выбежал.

Мы услышали, как взревел мотор и зашумели шины по мерзлой земле.

– Осрамил ты нас, Захарыч, – сказал повар укоризненно.

Балалаечник махнул рукой:

– А! Теперь уж все равно. Закрывать будем храм. Не по карману он нам.

– Да, вздорожала нынче вера, – сказал повар. – А без веры как же? Уж я подумываю, не податься ли к воздыханцам, как отец Иероним? У них вроде дешевше.

– К воздыханцам? – язвительно переспросил балалаечник. – Ты бы уж прямо в партию просился.

– А что ж, – сказал повар, покосившись на меня, – если бы партийцы какое утешение насчет смерти предоставляли, так я бы к ним за милую душу.

– Вера – она не для жизни, а для смерти, – подтвердил задумчиво Неделин.

– Да, – прохрипел балалаечник, – без веры подыхать томно.

Тихо беседуя, три старика побрели к выходу. А я пошел по опустелому храму к бессмертной стенописи Андрея Рублева.

1964

4
{"b":"25084","o":1}