На голос русской песни

Я люблю тебя, без ума люблю!

О тебе одной думы думаю,

При тебе одной сердце чувствую, Моя милая, моя душечка.

Ты взгляни, молю, на тоску мою И улыбкою, взглядом ласковым Успокой меня, беспокойного, Осчастливь меня, несчастливого.

Если жребий мой умереть тоской,— Я умру, любовь проклинаючи,

Но и в смертный час воздыхаючи О тебе, мой друг, моя’душечка!

25 октября

Я не ропщу. Я вознесен судьбою Превыше всех! — Я счастлив, я любим! Приветливость даруется тобою Соперникам моим...

Но теплота души, но все, что так люблю я С тобой наедине...

Но девственность живого поцелуя...

Не им, а мне!

1834

Записка, посланная на бале

Тебе легко — ты весела,

Ты радостна, как утро мая,

Ты рёзвишься, не вспоминая,

Какую клятву мне дала...

Ты права. Как от упоенья,

В чаду кадильниц, не забыть Обет, который, может быть,

Ты бросила от нетерпенья.

А я? — Я жалуюсь безжалостной судьбе;

Я плачу, как дитя, приникнув к изголовью, Мечусь по ложу сна, терзаемый любовью, И мыслю о тебе... и об одной тебе!

Челобитная

Башилову

В дни былые сорванец, Весельчак и веселитель,

А теперь Москвы строитель,

И сенатор, и делец,

О, мой давний покровитель, Сохрани меня, отец,

От соседства шумной тучи Полицейской саранчи,

И торчащей каланчи,

И пожарных труб и крючий.

То есть, попросту сказать: Помоги в казну продать За сто тысяч дом богатый, Величавые палаты,

Мой Пречистенский дворец. Тесен он для партизана: Сотоварищ урагана,

Я люблю, казак-боец,

Дом без окон, без крылец,

Без дверей и стен кирпичных, Дом разгулов безграничных И налетов удалых,

Где могу гостей моих Принимать картечью в ухо, Пулей в лоб иль пикой в брюхо. Друг, вот истинный мой дом!

Он везде,— но скучно в нем:

Нет гостей для угощенья. Подожду... а ты пока Вникни в просьбу казака И уважь его моленье.

Современная песня

Был век бурный, дивный век, Громкий, величавый;

Был огромный человек, Расточитель славы.

То был век богатырей!

Но смешались шашки,

И полезли из щелей Мошки да букашки.

Всякий маменькин сынок, Всякий обирала,

Модных бредней дурачок, Корчит либерала.

Деспотизма сопостат, Равенства оратор,—

Вздулся, слеп и бородат,

Гордый регистратор.

Томы Тьера и Рабо Он на память знает И, как ярый Мирабо,

Вольность прославляет.

А глядишь: наш Мирабо Старого Гаврило За измятое жабо Хлещет в ус да в рыло.

А глядишь: наш Лафает,

Брут или Фабриций Мужиков под пресс кладет Вместе с свекловицей.

Фраз журнальных лексикон, Прапорщик в отставке,

Для него Наполеон —

Вроде бородавки.

Для него славнее бой Карбонаров бледных,

Чем когда наш шар земной От громов победных

Колыхался и дрожал,

И народ, в смятенье,

Ниц упавши, ожидал Мира разрушенье.

Что ж? — Быть может, наш герой Утомил свой гений

И заботой боевой,

И огнем сражений?..

Нет, он в битвах не бывал — Шаркал по гостиным И по плацу выступал Шагом журавлиным.

Что ж? — Быть может, он богат Счастьем семьянина,

Заменя блистанье лат Тогой гражданина?..

Нет, нахально подбочась,

Он по дачам рыщет И в театрах, развалясь,

Все шипит да свищет.

Что ж? — Быть может, старины Он бежал приманок?

Звезды, ленты и чины Прёзрел спозаранок?

Нет, мудрец не разрывал С честолюбьем дружбы И теперь бы крестик взял... Только чтоб без службы.

Вот гостиная в лучах:

Свечи да кенкеты,

На столе и на софах Кипами газеты;

И превыспренний конгресс Двух графинь оглохших

И двух жалких баронесс, Чопорных и тощих;

Всё исчадие греха, Страстное новинкой; Заговорщица-блоха С мухой-якобинкой;

И козявка-егоза —

Девка пожилая,

И рябая стрекоза — Сплетня записная;

И в очках сухой паук — Длинный лазарони,

И в очках плюгавый жук — Разноситель вони;

И комар, студент хромой,

В кучерской прическе,

И сверчок, крикун ночной, Друг Крылова Моськи;

И мурашка-филантроп,

И червяк голодный,

И Филипп Филиппыч-клоп, Муж... женоподобный,—

Все вокруг стола — и скок В кипеть совещанья Утопист, идеолог,

Президент собранья,

Старых барынь духовник, Маленький аббатик,

Что в гостиных бить привык В маленький набатик.

Все кричат ему привет С аханьем и писком,

А он важно им в ответ:

Dominus vobiscum! ⁴

И раздолье языкам!

И уж тут не шутка!

И народам и царям —

Всем приходит жутко!

Всё, что есть,— всё в пыль и прах! Всё, что процветает —

С корнем вон! —Ареопаг Так определяет.

И жужжит он, полн грозой, Царства низвергая...

А Россия — боже мой! —

Таска... да какая!

И весь размежеван свет Без войны и драки!

И России уже нет,

И в Москве поляки!

Но назло врагам она Всё живет и дышит,

И могуча, и грозна,

И здоровьем пышет.

Насекомых болтовни Внятием не тешит,

Да и место, где они,

Даже не почешет.

А когда во время сна Моль иль таракашка Заползет ей в нос,— она Чхнет — и вон букашка!

1836

Выздоровление

Прошла борьба моих страстей,

Болезнь души моей мятежной,

И призрак пламенных ночей Неотразимый, неизбежный,

И милые тревоги милых дней,

И языка несвязный лепет,

И сердца судорожный трепет,

И смерть, и жизнь при встрече с ней... Исчезло все! — Покой желанный У изголовия сидит...

Но каплет кровь еще из раны,

И грудь усталая и ноет и болит!

Из писем Дениса Давыдова

Новое в эпистолярном наследии поэта-партизана

Денис Давыдов — одна из самых оригинальных, ярких и популярных фигур России первой трети XIX века; один из славных исторических героев русского народа, деятельный участник и зоркий наблюдатель значительных событий своего времени. Друг Пушкина и декабристов, поэт-лирик, тонкий мемуарист и талантливый писатель, Давыдов внес заметный вклад в русскую национальную культуру. Очень интересно его эпистолярное наследие. Его значительно дополняют последние предсмертные письма к А. Б. Голицыну, письма к жене и сыновьям и «Надгробная эпитафия П. И. Багратиона», обнаруженные автором этих строк и предлагаемые вниманию читателя.

Письмо, как верно отметил А. И. Герцен,— один из важных исторических источников. «Письма больше чем воспоминания,— писал он,— на них запеклась кровь событий, это само прошедшее, как оно было, задержанное и нетленное». Именно таковы «Петербургские письма», принадлежащие перу Д. В. Давыдова. Белинский сказал

о нем: «Давыдов принадлежит к замечательным людям... он примечателен как человек, как характер». Великий критик ставил его в один ряд с лучшими прозаиками русской литературы.

Письма Дениса Давыдова, о которых здесь идет речь, относятся к 1836—1837 годам и поныне остаются все еще неизвестными для исследователей.

У Дениса Васильевича Давыдова было пять сыновей - Василий, Николай, Денис, Ахилл, Вадим и четыре дочери — Юлия, Екатерина, Софья, Евдокия. В последние годы все его многочисленное семейство постоянно жило в селе Верхняя Маза Симбирской губернии (ныне Радищевский район Ульяновской области), в имении жены Дениса Васильевича, Софьи Николаевны, урожденной Чирковой. Он был заботливым, любящим отцом; с ранних лет стремился привить своим детям самые лучшие качества: честность, правдивость, порядочность, трудолюбие, любовь к Родине и к знаниям, верность гражданскому долгу и ответственность за порученное дело. Когда старшие дети подросли, Денис Васильевич стал думать о том, чтобы дать им хоро шее образование и специальность. Об этом свидетельствует его семейная переписка и, в частности, «Петербургские письма», хранящиеся ныне в Центральном военно-историческом архиве в Москве (ЦГВИА).