Умчалась Егоза — молодая кобылица, — бросила своего жеребёнка. Он немного пробежал во весь дух и, вереща, повернул было на конюшню. Встретив Бурана, успокоился. Заиграл волнистым хвостом.

Когда мальчишки промчались, Володя ещё колотил ногами коня, дёргал повод. Конь шагал размашисто, прядал ушами и как бы думал: «Никуда не ринусь. Всё моё в прошлом, былого уже не догнать. А ты, Вовка, колотишь меня пятками, но сам уцепился за гриву. Значит, первый раз верхом. И твоё будущее только началось».

Гулко топали широкие копыта, поцокивали точёные ножки жеребёнка.

Бабушка с узелком и граблями, поджидая внука у калитки, заглядывала в почтовый умывальник. Она тоже собралась на покос: в колхозе объявили субботник.

— Стою и думаю: какой-то инвалид едет, — сказала. — Ребятишки давно пролетели, а ты всё едешь. — В голосе её досада. — Скакуна на славу услужил тебе Илюха.

— Буран хороший.

— Как же, хорош! Ему лет сто будет! — Так уж не хотелось бабушке видеть внука на старом коне. Вот промчись сломя голову, она бы ругнула вдогонку. Коня, мол, запалишь, шальной, убьёшься, но в душе гордилась бы Володей. Не любит бабка тихой езды. Она же амурская казачка.

Бабка сбегала в избу за верёвкой.

— Я тебе стремена сварганю, тогда лихо поскачешь.

Поверх фуфайки она перекинула верёвку, с обеих сторон навязала петель. Засунула в них ноги Володи.

— Ну-ка, я погляжу, в кого ты на коне. Дед твой в седле боевой орден выслужил.

Она выдернула из плетня хворостину и ожгла Бурана. Он мотнул головой и неуклюже затрусил.

— Гриву-то отпусти, грива никуда не денется!.. Не в деда Светунец, не в деда, — пожалела бабушка.

Жур облит солнцем, на кустах блеск росы. Мальчишки раздевались, одежду бросали в лодку. Готовились плыть с конями.

Шурик собрался первым, стал важным. Ведь он впереди всех поплывёт. Ему будут завидовать мальчишки, нахваливать взрослые. Не каждый решится плыть первым.

Егоза, как на цыпочках, подошла к воде. Поджарая, с подрезанной чёрной гривой, с подрезанным хвостом. Егоза пила нехотя, цедила сквозь зубы долго, словно что-то обдумывала. Шурик сидел верхом князем. Но вот Егоза напилась, позвенела капелью и удилами да как махнёт от реки.

— Куда, тпруу! — закричал Шурик, валясь назад, и потянул повод на себя.

Егоза боком уходила от берега — сучила длинными ногами, куролесила хвостом.

— Ну-ка пошла!.. — Мужчина со свистом охаживал её тальниковым удилищем.

Лошадь брыкалась, выкатывая дикие глазищи.

Посмотрел на пляшущую Егозу Буран и спокойно забрёл в реку.

— Стой! Куда ты? — испугался Володя. Он ещё не разделся, и жутко ему плыть первым, первый раз в жизни с конём.

Володя оглянулся на берег. Колхозники, занимаясь Егозой, его не замечали. Мальчику хотелось закричать и сползти с коня, пока не поздно. Жур широк и глубок, не сравнить с Кривушкой, в которой мальчик ловил руками карасей. И всё-таки не закричал, не бросил коня Володя.

Конь брёл себе в глубину. Но Володе казалось, что он стоит на месте, а вода рвётся снизу — бурлит, клокочет. Затопила ноги, хлещет на колени… Володя почувствовал: копыта не достают землю. Буран, вытянув шею, губами касался воды, часто и громко фыркал.

— Слезь, слезь! — закричали с берега.

Володя не понимал, зачем слезать. Глубоко в воде он сидел верхом, видел острые уши Бурана да вспененную реку.

Крики стихли. Мальчик услышал бабушку:

— Светунец! Ты плыви рядом, а то Буран захлебнётся.

Володя свалился на бок, не выпуская гриву, прижимался к горячей шее Бурана.

«И совсем не страшно. Да так я и море переплыву», — стуча зубами, воспрянул мальчик. Он помнил на берегу людей, доверился Бурану. Позади заголосил жеребёнок. Его уносило быстрым течением под крутояр. Буран повернул к жеребёнку. То и дело ржал, как бы успокаивая малыша, теснил от крутояра. Жеребёнок шумно дышал, натыкаясь на Володины ноги.

За ними плыли кони с ребятами. Впереди всех мчалась Егоза. Рядом с её головой белели вихры Шурика.

Буран задел дно, потом ещё раз схватил — как самолёт приземлялся — и наконец встал всеми копытами. Володя лёг поперёк его спины и выехал на сушу.

Тут его встретили бабушка и конюх Илюха.

— Герой, Светунец! — воскликнул дед. — В реку, как в атаку, кто-то первым должен бросаться. — Он знал, что Володя поплыл не по своей воле, а Буран понёс. Зато Володя одолел страх. Почему же не похвалить его.

— В нашем роду робких не бывало, — сказала бабушка. Она помогла внуку раздеться и выкрутить одежонку.

Луг в росе и разноцветье. Луг горячил коней. Они понимали, кто на них верхом. И помчались кони галопом. Да не пыльной дорогой, проторённой тракторами, а по росе, по цветам. И Буран, глядя на молодых коней, поскакал. Копыта ставил мягко, точно слушал осыпь росы, посвист ветра.

«Мчаться галопом — это всё равно что лететь во сне!» Володя прилёг на влажную гриву и видел себя необыкновенным, на лихом скакуне; позади будто гудели тачанки, и не роса сверкала, то подняты будто тысячи клинков.

Возле дубовой релки — Кривое озеро в пепельных заплатах листьев чилима. Чилим — колючий орех. Он созревает на дне, а листья его лежат на поверхности озера.

На берегу озера — лёгкие постройки: кухня под навесом, столы буквой «П», домик для отдыха косарей, конюшня. У колёсных тракторов и прицепов возились парни. Мальчишки бегали вокруг коней, кричали на них, чтобы ниже опускали головы, а то не надеть хомуты.

За озером — луг вплоть до сопок. От сопок зыбкий туман полз на ровные ряды копён, таил тишину.

Луг Володе казался огромной пустой стоянкой каких-то кочевников, копны — юртами. Что за беда заставила людей бросить юрты и разбежаться?

— Лугом любуешься, малец Светунец? — отвлёк Володю дед Илюха. — С нашими ребятами не зевай, лучшие хомуты и бастриги расхватают. Давай и мы запрягать Бурана. — Маленький, сухопарый Илюха не суетился, но запрягал споро, нужные предметы появлялись в его руках мигом, словно подавал ему расторопно невидимка. Длинную верёвку он продёрнул сквозь петлю ремня седёлки и привязал к хомуту, острый бастриг — к верёвке. Вот и снарядили Бурана.

Илюха залез на телегу, с телеги — на коня и Володе велел садиться так же.

Мальчик и старик ехали шагом по лугу. На лугу женщины ворошили сено. Вдоль ряда копён гусеничный трактор тянул бревенчатые сани. А колёсный — хватал когтистой лапой копны и клал на сани. Двое мужчин утаптывали сено на подвижном стогу.

— За этакой техникой и дюжине мужиков не угнаться, — говаривал Илюха. — Вот намечем стога на сани, зимой тот же трактор притянет стога к ферме. Благодать!..

У самого озера косили на четвёрке коней. Лёня сидел на ведущем и неумолчно покрикивал. Строчила косилка. Бородатый косарь подбадривал лошадей бичом.

— Без коней там не взять бы дивную траву. — Конюх показывал в сторону косилки.

Навстречу всадникам волочила копну Егоза. Шурик сидел верхом, подбоченясь. Громко пел: «Я играю на гармошке…» На Володю взглянул мельком, словно не узнал. Как же! Шурик первый вёз к релке копну. Первую привезти почётно, последнюю — позорно. Последнюю взрослые называют «опупком». И ею довершают зарод. Шурик оглядывался назад, боялся, как бы другие ребята не обогнали.

— До́лги у вас сборы на работу! — Бабушка встретила всадников у копён.

Дед Илюха взял бастриг и задвинул под копну. Бабушка зацепила конец бастрига верёвкой. Дед натянул верёвку и привязал к свободной гуже хомута. Посоветовал Володе:

— Не гонись за нашими сорванцами. Они верхами как макаки, у них и зады задубели. А тебе верхом непривычно, скоро устанешь.

— Светунец разве попустится, — не хотелось бабушке видеть Володю плохим копновозом. — Светунец характером вылитый отец. Отец, бывало, рёвом ревел, если его опережали.