Второе направление связано с изучением типов поселений, их классификацией и выходом на пространственное размещение. Такая работа . была проделана для древней Бактрии [Ртвеладзе, Хакимов, 1973; Массон В., 1976] и в особенно широких масштабах — для Ташкентского оазиса ■ [Буряков, 1982], где были широко представлены все памятники от древней эпохи до зрелого Средневековья. Это направление позволило более глубоко изучить внутреннюю динамику древних обществ и конкретно проанализировать процессы урбанизации.
Третье направление связано с ограниченностью материалов по со- : циально-экономической истории Древней Средней Азии, где догматическое применение теории формаций вело к тавтологическим построениям. ■ Поэтому особое внимание было обращено на специальное исследование i сельских поселений с широкими, а в ряде случаев сплошными раскопка- 1 ми памятников разных типов. Для Хорезма такая работа была проделана |
g Е. Неразик (1976), для кушанской Северной Бактрии — Ш. Пидаевым (1978), для Парфиены — В. Н. Пилипко (1975). Поселения середины I тыс. до н. э. подобным образом изучались А. С. Сагдуллаевым (1987). Эти данные имеют немаловажное значение для анализа аграрных отношений древней эпохи. Формирование и развитие новых научных центров, рост объема полевых исследований сопровождались мероприятиями по координации научных изысканий и объединению усилий в этих важнейших направлениях. С этой целью с 1970 г. проводился ряд проблемно-тематических совещений, большое значение имела публикация четырех выпусков общесреднеазиатского издания «Успехи среднеазиатской археологии» (1972-1979).
Столь заметные сдвиги в информационном базисе сопровождались и новым уровнем интерпретационных разработок, где, правда, доминанта ярких археологических материалов и слабое значение источников в подлинниках несколько перепрофилировало работы по собственно древней истории. Получают распространение историко-археологические или историко-нумизматические труды в отличие от собственно исторических работ, построенных с привлечением археологического и нумизматического материалов, но подчиняющих их в первую очередь решению исторических задач. Так, можно отметить работу Б. Я. Ставиского, посвященную кушанской Бактрии, в которой большую часть занимают вопросы археологического или культурологического характера [Ставиский, 1977]. Интересная книга Б. И. Вайнберг по хорезмийской нумизматике фактически представляет собой очерк по политической истории Хорезма, но по жанру не является историческим исследованием [Вайнберг, 1977]. Специальные вопросы истории земледелия и аграрных отношений рассмотрены в очерках, посвященных Туркменистану [Массон В., 1971]. Жанр историко-географических штудий получил продолжение в обзоре сведений о Памире, составленном А. М. Мандельштамом (1957). Историческая информация об ахеменидской эпохе, которую можно извлечь из авестийской традиции, удачно обобщена И. М. Дьяконовым (1971).
Исторические разработки стимулировали стремление к созданию итоговых исторических трудов, посвященных отдельным среднеазиатским республикам. Первым таким трудом стала книга «История народов Узбекистана» (1-е изд. — 1950 г.), в которой главы по древнему периоду были написаны К. В. Тревер [История народов Узбекистана, 1950]. Здесь широко представлены данные античных источников, историческая же информация, содержащаяся в полученных к тому времени археологических материалах, использована лишь частично. В ходе подготовки истории Туркменской ССР М. Е. Массоном был составлен развернутый очерк, посвященный парфянскому периоду [Массон М., 1955]. Описательное направление в историографии Древней Средней Азии в третьем периоде в принципе сохранялось, но в республиканских историях 70-80-х годов оно выявилось описаниями археологических материалов.
Участие в работе по изучению истории и культуры Древней Средней Азии многих ученых, новые проблемы и направления стимулировали появление критических исследований, иногда предвзято обостряющих ситуацию, но, безусловно, способствующих более углубленному и всестороннему анализу. Такое положение создалось вокруг спорного вопроса кушанской хронологии, обзор которого в 1968 г. предложил Е. В. Зей-маль [Зеймаль, 1968]. Этот исследователь и В. Г. Луконин последовательно настаивали на так называемой длинной хронологии, создающей для после-грекобактрийского периода большие лакуны в нумизматических и археологических материалах. Формационный подход к изучению древней истории Средней Азии скептически отвергался в небольшой статье А. М. Беле-ницким (1970). Была предпринята попытка предложить и альтернативную концепцию. Е. В. Зеймаль определил среднеазиатские общества в междуречье Амударьи и Сырдарьи как «варварскую периферию», как этап, когда здесь начинала создаваться своя государственность, но продолжали сохраняться элементы жесткой родоплеменной организации [Зеймаль, 1985]. Сам термин «варварская периферия» навеян нумизматическими материалами, когда, например, в Согде ряд монетных групп подражал чекану Селевкидов и Греко-Бактрии. Однако появление на чекане местных согдийских легенд и другие признаки свидетельствуют о большом социально-политическом потенциале местного общества [Массон В., 1987]. Данный термин не проясняет социально-экономического содержания исследуемых структур.
Продолжая жанр историко-географических штудий, И. Н. Хлопин основное внимание сосредоточил на скептическом отношении к существующей традиции {Хлопин, 1983]. Разумный скептицизм, безусловно, способствовал поддержанию атмосферы творческого поиска и дискуссий.
В этой обстановке происходит дальнейшее развитие и концепциональ-ного направления, которое становится более многогранным. Утвердившийся подход к Древней Средней Азии как к обществу, развивающемуся в рамках рабовладельческой формации, время от времени вызывал скептические выступления, особенно в устной форме. Разумеется, наиболее слабой стороной этого подхода была и остается скудость конкретных данных о социально-экономической структуре древних обществ. Ограниченные сведения о наличии рабов, причем, судя по терминологии, разных категорий и разного юридического статуса, вновь рассматривались Б. А. Литвин-ским [История таджикского народа, 1963]. Материалы архива Топрак-калы показали, что в составе домовладений Хорезма находилось довольно значительное число домашних рабов. Однако удельный вес отраслей экономики, связанных с трудом лиц этой социальной категории, оставался неизвестным, что справедливо было отмечено критиками. Для обозначения общего характера эпохи был введен более осторожный термин: не «эпоха рабовладельческого общества», а «эпоха рабовладельческих отношений». Под воздействием разработок И. М. Дьяконова по аграрной истории Шумера применительно к древней истории Средней Азии стали говорить о ведущем значении труда общинников в сельском хозяйстве, о том, что рабский труд был не единственной и не преобладающей формой [Гафуров, 1972]. Однако специфический характер древней эпохи все отчетливее выступал в результате открытия новых археологических памятников, что привело к перемещению акцентов с бесперспективных (при данном состоянии источников) рассуждений вокруг понятия «рабовладение» на проблемы изучения культурных процессов и культурогенеза.
Это стало новым направлением в концепциональных разработках по древней истории Средней Азии. В свое время еще С. П. Толстов подчеркивал, что древнее общество Средней Азии сумело развить интенсивную городскую жизнь [Толстов, 1948, 342]. В 70-х годах этот вопрос был поставлен более широко — стали говорить об урбанизационных процессах в Древней Средней Азии [Литвинский, 1973; Массон В., 1973; 1974]. В этом процессе сам город был лишь нуклеарным средоточием, где вырабатывались культурные стандарты и эталоны, нормативы поведения и образа жизни, получившие затем широкое распространение. Изучение в кушанской Бактрии поселений городского типа и урбанизированной культуры позволило говорить о том, что кушанское общество представляло собой урбанистическую структуру [Массон В., 1976]. Во всяком случае, именно здесь лежала принципиальная грань, отделяющая древнюю эпоху от поры раннего Средневековья с ее замками и усадьбами как определяющим элементом поселенческого пейзажа. Было выдвинуто положение о двух периодах урбанизации в Древней Средней Азии — древневосточном, приходящимся на эпоху бронзы, и периодом, связанным уже с воздействием эллинистических моделей и эталонов, с городскими агломерациями, целенаправленно создававшимися под эгидой государственной власти.
