— Как-то я встретил вас, но не захотел беспокоить, потому что вы были не один, а…

— Я не помню, доктор.

— Вы были с девушкой, смуглой такой, ну просто бутончик… Как раз выходили из машины марки «дофин», с французским номером. Было дело?

— Это жена моего близкого друга, — пояснил Антонио. — Ее родители живут в Малаге, и по пути она заехала навестить меня.

— А разве вы не ездили на ловлю тунца?

— Черт возьми, откуда вы все знаете?

— Вчера мы с доном Гонсало были в Калабардине, и там мне сказали.

— С доном Гонсало?

— Он как раз получил большинство на выборах в административный совет рыбного концерна. Мастерски было состряпано, он прирожденный делец… Я вам потом расскажу.

Они шли по Главной улице сквозь плотную толпу праздных людей, и, не доходя немного до бензоколонки, доктор остановился перед двухэтажным домом с верандами и выкрашенными в черный цвет балконами.

— Мой дом — ваш дом, Рамирес. Я надеюсь, вы будете ходить к нам запросто, не придется вас упрашивать.

Антонио кивнул. Доктор провел его в небольшую гостиную, рядом с прихожей, а сам пошел предупредить жену. Разглядывая фамильные портреты, Антонио все время испытывал ощущение, будто угрюмая, мрачная мебель шпионит за ним; потом до него донеслось шушуканье и следом — торопливые шаги. Портьера шевельнулась, и из-за нее выглянула крошечная детская головка: некоторое время девочка внимательно его разглядывала. Через несколько минут вернулся доктор с серебряным подносом и двумя рюмками. На лице его читалась досада.

— Только бутылка мальвазии, — сказал он. — Хотите, я пошлю служанку в магазин?

— Не надо, доктор, не беспокойтесь.

— У нас в доме за едою не пьют… А может, хотите, я принесу аперитив?

Тут вышла жена, белотелая, не в меру полная. Подав руку Антонио, она устроилась в кресле-качалке и молча, со сдержанным любопытством воспитанного человека стала смотреть на него; так смотрят на неизвестное насекомое, не поддающееся классификации.

— Перед нами знаменитый Рамирес. Один из немногих еще оставшихся у нас в Испании нонконформистов…

— Извините меня, пожалуйста, за мой вид. Ваш муж просто заставил меня прийти сюда.

— У нас и у самих дома немножко богема, — сказал доктор. — Даже учитель часто говорит: «Вы живете, как художники», — не правда ли, солнышко?

— Налить вам вина? — спросила женщина.

Антонио любезно улыбнулся и залпом проглотил темную приторную жидкость.

С того самого момента, как он вошел в этот дом, он чувствовал себя словно в ловушке и жалел только, что никак не может решиться и под любым предлогом встать и уйти. Доктор перевел разговор на политику. В то время как жена его наливала Антонио вторую рюмку, хозяин с разочарованным видом разглагольствовал о том, что жизненный опыт и возраст сделали его скептиком.

— Люди моего поколения — не трусы, Рамирес. Мы просто осторожны, потому что у нас есть все основания быть такими. Жизнь припасла нам достаточно ударов, мы ею научены, понимаете?

— Да.

— Лезть в искупители — этим дела не поправишь: они сильнее нас с вами, и они все равно победят. С этим надо примириться. Если только вы не мученик по призванию. Простите, может, это вас обидит, но вы себя вели неразумно. Можно с виду покориться, вот как я, а внутренне оставаться свободным. — Он заколебался. — Не знаю, точно ли я выразился.

— Чрезвычайно точно.

— В молодости я тоже хотел исправить зло: общественная справедливость и всякое такое. Спасать ближнего… Пока в один прекрасный день не понял, что ближний вполне доволен своею долей и вовсе не намерен спасаться. Хотите еще вина?

— Чуточку, спасибо.

— Единственно, что нужно стране, — это деловые люди, способные и предприимчивые, которые умели бы делать деньги; которые умели бы их вкладывать и получать от них плоды… Это они способствуют движению нации вперед, а не романтики вроде нас с вами… Помните, я говорил вам о доне Гонсало?

— Да.

— Вот он — образец такого человека. Я знаю, завистники вам, должно быть, наболтали о нем с три короба: мол, состояние его темного происхождения, мол, разбогател он на черном рынке… Ну что ж, пусть даже все эти россказни верны — это не имеет никакого значения, абсолютно никакого. Сегодня нам нужен современный, деловой человек. Дон Гонсало — только он, и никто другой, — наладил промышленное производство в селении, новыми глазами взглянул на здешние земли, сумел привлечь сюда туристов. И если люди живут здесь лучше, чем прежде, то этим они обязаны дону Гонсало. Словами сыт не будешь… Хотите еще вина?

— Спасибо.

— Больше всего привлекает меня в людях этого типа их поразительная изобретательность… Вы удивляетесь?.. Дон Гонсало прежде всего — творец идей, человек, необычайно чуткий ко всем новшествам и запросам; прагматик, который умеет увидеть собственную выгоду в любой ситуации или конъюнктуре. На днях зашел разговор о вас, и он сказал мне: «Для меня безразлично — коммунист, анархист или что там еще, мне все равно. Одного я не прощаю — когда проигрывают. Будь я знаком со Сталиным, я уверен, мы бы с ним нашли общий язык. Но Сталин — это одно, а те, кто его терпел, — другое. Мир принадлежит и всегда будет принадлежать людям с головой».

— Я вижу, вам понравилось вино, — сказала жена, наливая Антонио новую рюмку.

— И потом я считаю дона Гонсало человеком гуманным в полном смысле слова. Простой народ, глядя со стороны, считает его жестким, но люди ошибаются. Мы, которые имеем удовольствие общаться с ним часто, знаем такие стороны его жизни, о которых другие и не подозревают: он примерный отец семейства, всей душой предан жене и детям, он так внимателен и мил с гостями… У меня были случаи убедиться в его исключительной доброте, поистине трогательной… Не знаю, известно ли вам, что каждый месяц он посылает чек в сиротский приют в Мурсии. Поверьте мне, его щедрость безгранична.

— Ой, сколько вы пьете!

К концу ужина Антонио почувствовал, что он пьян, и слова доктора доходили до него словно в ватной обертке, отчего казались однообразными и бесцветными. Женщина по-прежнему не спускала с него холодно-любопытных глаз, и когда они все трое поднялись из-за стола пить кофе, Антонио, отговорившись спешным делом, распрощался.

Воздух, свежий и бодрящий, словно ласка, заполнил легкие. Люди рано разошлись по домам, и на террасах кафе было пусто. Селение вдруг представилось ему гигантским кладбищем, где каждое окно было могилой, каждое здание — мавзолеем мечты или надежды. Страна не ощущала, как текут дни, а их дни, дни, отведенные детям этой страны, были ужасающе быстротечны.

Приторный винный привкус во рту мешал думать: куда идти? Что делать? Как отомстить? Дикая и невозделанная, залитая солнцем земля, сколько еще поколений из его племени должны потерпеть поражение? Сколько дней, сколько недель, месяцев, лет еще будет она необитаемой? Он прошел через площадь перед статуей Скорбящей богоматери работы Салсильо. Распятый бог его предков не спал: раскинув мертвые руки, караулил пустоту. Немой и бесчувственный к людской боли, этот бог бесстыдно, точно пиявка, питался бесполезными молитвами людей. Антонио быстро пошел по круто идущей вверх улочке и, пройдя немного, остановился и спросил у молодого парня, как найти проститутку.

— Второй поворот направо, приятель. Домик с фонарем.

Он колотил в дверь кулаком, и скоро ему открыла крепкая девушка, краснощекая, с каштановыми волосами и ярко накрашенными губами. Увидев его, она прижала руку ко рту, еле удерживаясь, чтобы не рассмеяться. Она заперла за ним на задвижку и остановилась, наклонив голову и уставившись в землю, точно от стыда и смущения.

— Что такое? — спросил Антонио.

— Ничего, — пробормотала она. — Напугалась.

— Из-за бороды?

— Я знаю, кто вы такой и почему приехали в селение… На днях я видела вас издали еще с одним сеньором… Вот бы уж не подумала…

— Что не подумала?

— Не знаю… Мне про вас рассказывали… В жизни не подумала бы, что увижу вас здесь… — Девушка смущенно улыбнулась. — Ой, да мне на вас и смотреть-то боязно…