— Как там твои друзья? — спросил вдруг Фермин, точно угадав мысли Антонио. — Кончили фильм?

— Не знаю, — ответил Антонио. — Позавчера в Барселоне я видел Рикардо, но он ничего об этом не говорил… Долорес все еще в Париже, а Альваро, по-моему, уехал на Кубу.

Вопреки ожиданиям, Фермин никак не прореагировал.

— Помнишь, — глаза его вспыхнули, — как мы играли в футбол? Мы еще выиграли у команды из Веры. Какая потом вышла потасовка! Решающий гол забил Анхель с пенальти, всего за минуту до конца матча…

— Хорошие были времена, — сказал Антонио. — Что стало с остальными?

— Анхель отчалил в Германию и за пять лет сколотил полмиллиона песет… Эдаким стал барином: нынче весной приезжал на «фольксвагене», такой отгрохал хуторок своему семейству, двадцать тысяч дуро потратил. Хочешь, съездим как-нибудь в Пульпе на моем мотоцикле. Мировой парень. Я уверен, он тебе обрадуется.

— Я еще тогда подбросил его в Барселону, а оттуда он отправился за границу, — пояснил Констансио. — Сейчас он экспортирует помидоры.

— Если будут дожди, он здорово набьет карман, — сказал Фермин.

— А Лусьо?

— Этот и носу сюда не кажет. — Жена Констансио говорила нараспев. — Так занят своей невестой, что ему теперь не до друзей. Если и забредет в воскресенье — тут же обратно.

Лейтенант предупреждал Антонио, чтобы он не очень-то общался с бывшими заключенными, и поэтому Антонио только спросил о Рохасе.

— Где-то тут, — сказал Фермин. — Как раз вчера я столкнулся с ним на танцплощадке.

Констансио поднялся обслужить клиента. И так как Фермин замолчал, Антонио спросил:

— Его больше не беспокоили?

— Городишко-то с пятачок, и всем известно, на какую он ногу хромает. Даже захоти он шевельнуться — не смог бы.

— Он по-прежнему занимается ловлей тунца?

— Нет, теперь он ходит на «Юном Карлосе». Только на то, что он зарабатывает, семью не прокормишь.

— Рыболовство в наши дни не профессия, — сказала жена Констансио.

— В один прекрасный день и этот смоется отсюда, ищи его, свищи… Его свояченица сказала мне, что он выправляет бумаги, чтобы уехать.

Автомобиль американской марки медленно ехал по молу. За рулем сидел человек в синей форме, а на заднем сиденье, разглядел Антонио, теснились две девушки-блондинки и целый выводок ребятишек в ковбойских шляпах. Бесшумно описав полукруг, машина остановилась перед дверями кинотеатра. Не обращая внимания на шофера, который, держа в руке фуражку, поспешил выйти из машины, чтобы открыть им дверцу, девушки через окошко разглядывали программу сеансов. На их бесцветных, банальных лицах отразилась неподдельная досада. А еще через несколько секунд автомобиль, — послушный, точно красивое домашнее животное, — мягко тронулся и исчез из глаз, окутанный облачком пыли.

— Это «кадиллак» дона Карлоса Агилера, — сказала жена Констансио. — Позавчера он с семьей вернулся из Египта.

Наступило молчание. В бар зашли полицейские с портовым лоцманом пропустить по рюмке, и Фермин, понимающе перемигнувшись с Антонио, поднялся.

— Пошли, — сказал он.

Скользнув еще раз лучами по земле, солнце скрылось за тучами; у скалы Монаха лежала густая тень.

— Куда мы идем? В курзал?

Фермин вел его под руку и теперь остановился закурить.

— По утрам там всегда пусто, — отозвался Фермин. — И потом персонал там не то, что раньше. И нового бармена, и помощника дон Гонсало привез из Мадрида.

Антонио вспомнилась Лолита, вспомнилось, как в тот год, когда они были здесь, он пригласил ее посмотреть церковные процессии в Лорке и как на обратном пути он остановил машину Альваро, не доезжая до селения, у оливковой рощи, и, выйдя из машины, они легли прямо под открытым небом. Он спросил Фермина, что стало с нею.

— Это дочка Дамасо?

— Да.

— Поскользнулась голубушка, пришлось быстренько выскочить замуж — обзавестись отцом для ребеночка.

— Кто ее муж?

— Парень себе на уме: ей дает волю, а сам сорит ее денежками. Она, такая-сякая, крутит с другим, а он как ни в чем не бывало… Хочешь повидать ее?

— Нет, — сказал Антонио. — Я просто из любопытства.

— Помню, было время, она и с тобою гуляла. Тогда она была красотка. А теперь бы посмотрел: растолстела, за собой не следит, опустилась. Если и дальше пойдет этой дорожкой, то как бы не кончила в Барселоне веселым домом.

— А дочка Артуро?

— Эта поссорилась с женихом и уехала отсюда. — Фермин задумался: — Смотри, как все устроено в жизни. Ни одна девчонка моего возраста уже ровным счетом ничего не стоит… Почти все повыходили замуж, обзавелись детьми и стали похожими на своих матерей. А молоденькие девушки, которые нравятся мне, находят меня скучным, предпочитают двадцатилетних мальчишек, которые курят сигареты и умеют танцевать мэдисон…

— Мы вышли из моды, — сказал Антонио.

— Вот именно, и, что гораздо хуже, все идет своим чередом, точно нас с тобой вовсе не существует. Когда ты сидел, я часто думал: вот выйдет Антонио и увидит, как все переменилось. Страна изменилась — и без нашего участия.

— В тюрьме у меня было время подумать, — ответил Антонио.

— Лучшие ребята едут в Германию, а мы, которые остались, молчим-помалкиваем. Одним полегче, другим — тяжелей, но все как-то выкручиваемся. Людям только кажется, будто они вздохнули свободнее, а на деле — верховодят по-прежнему все те же.

Чтобы утешить его, Антонио стал говорить о людях, которые совершили революцию и проиграли войну, а теперь обречены на бесплодные воспоминания о юности, но Фермин стоял на своем:

— Наше положение хуже, чем их. У них-то, по крайней мере, как ты говоришь, была юность. А у нас и этого не было. Мы все к чему-то готовились, а ничего не произошло. Вот мы и стареем, не узнав, что такое настоящая цель в жизни, понимаешь?

Они дошли до площади, и Фермин, остановившись, показал на кучки праздных людей, которые разговаривали перед террасой бара.

— Большинство из них были республиканцами, а после войны перекрасились. Потом они стали фалаггистами, а когда у этих дела пошли скверно, выкинули партийные билеты. Теперь они продают пляжи немцам. Что бы ни случилось, дерьмо всегда поверху плавает.

— Выпьем кофе?

— Здесь? — Фермин печально усмехнулся. — Сразу видно, ты только приехал… Приличные люди в эти забегаловки не ходят, разве не знаешь?

— Куда же они ходят?

— Этим летом открылись два кафе с музыкой, официантки там в форме и умеют даже спасибо сказать по-французски. Говорят, это на денежки дона Гонсало… Пошли, до самого шикарного отсюда рукой подать.

— Покажи мне сначала мастерскую, — сказал Антонио.

Они направились в сторону рынка. Дорогой Фермин изливал свое негодование на отцов города. На первом же перекрестке была вывеска с полным именем и фамилией Фермина, и, завернув за угол, Антонио увидел рыжего парнишку, который, устроившись посреди тротуара, со всем старанием изучал автомобильную шину. В помещении другой парнишка возился с гаечным ключом и плоскогубцами.

— Что нового? — спросил Фермин.

— Был Маноло, — ответил рыжий. — Сказал, что зайдет еще раз вечером.

Антонио поинтересовался, как обстоит дело с запасными частями, и Фермин стал подробно объяснять ему, что и как. Деньги на покупку мастерской ссудили ему в банке благодаря поручительству алькальда; несколько минут он рассуждал, словно специалист в области кредитов, процентов и прочей науки.

— В один прекрасный день, — закончил он насмешливо, — увидишь меня в казино, рядом с господами.

— Весу тебе надо добрать немножко, — ответил Антонио.

Фермин хотел было показать ему новое кафе, но тут вспомнил, что у него свидание, и распрощался. Над горами собирались темные, тяжелые тучи, и время от времени внезапная вспышка молнии театрально освещала пейзаж, на несколько секунд опережая далекие и прерывистые раскаты грома. Одиночество снова захлестнуло Антонио, как в худшие минуты заключения, и неопределенные границы его свободы вдруг представились ему еще более суровыми, чем тюремные застенки. Вырвав из отупляющего и в какой-то мере удобного безволия тюрьмы, ссылка вводила его в мир растяжимый и двусмысленный. Он мог бродить по селению, напиваться в таверне, нырять в море, как любой другой смертный, и тем не менее в глубине души он чувствовал себя в заключении, все тем же арестантом, нисколько не обманываясь миражами так неожиданно дарованной ему мнимой свободы.