В иллюминаторе мелькнула тень; глицид испуганно таращил глаза, и Медрано нехотя поднял револьвер, все еще надеясь, что игра с огнем не приведет к пожару. Над самым ухом просвистела пуля, Медрано услышал, как завизжал радист, в два прыжка подскочил к нему, оттолкнул его в сторону и, укрывшись за столом, крикнул глициду, чтобы он не двигался с места. Он различил чье-то лицо и блеск никеля в иллюминаторе; выстрелил, стараясь целиться ниже, лицо исчезло, раздались крики и громкие голоса. «Если я останусь здесь, Рауль и Атилио бросятся меня разыскивать, и их пристрелят», — мелькнуло у него в голове. Он поднял глицида с места, уткнув ему в снизу дуло, и заставил идти к двери. Навалясь грудью на аппарат, радист, дрожа всем телом и что-то бормоча, рылся в нижнем ящике. Медрано громко приказал глициду отворить дверь. «Оказалось, не такая уж она пустая», — весело подумал он, подталкивая вперед трясущегося толстяка. И хотя у радиста дрожали руки, он с легкостью прицелился в середину спины, выстрелил три раза подряд и тут же, отбросив револьвер, зарыдал, как и подобало сопливому мальчишке.

После первого выстрела Рауль и Пушок выскочили на палубу. Раньше к трапу подбежал Пушок. На последних ступенях он вытянул руку и открыл огонь. Три липида, прижавшись к рубке, поспешно отползли, у одного из них было прострелено ухо. В проеме двери стоял толстый глицид с поднятыми руками и что-то вопил на непонятном языке. Рауль, держа всех на мушке, обезоружил липидов и приказал им встать. Было удивительно, что Пушку так легко удалось их напугать; они даже не пытались оказать сопротивление. Крикнув Раулю, чтобы он держал их у стены, Пушок вбежал в рубку, перепрыгнув через лежавшего ничком Медрано. Радист потянулся было, чтобы подобрать револьвер, но Рауль отшвырнул его ногой и принялся хлестать мальчишку по лицу, повторяя один и тот же вопрос. Услышав наконец утвердительный ответ, он ударил его еще раз, подхватил револьвер и выбежал на палубу. Пушок все понял без слов; наклонившись, он поднял тело Медрано и направился к трапу. Рауль прикрывал его, каждую минуту ожидая выстрела в спину. На нижней палубе они никого не встретили; крики раздавались где-то в другом месте. Они спустились еще по двум трапам и наконец добрались до каюты с морскими картами. Рауль забаррикадировал дверь столом; крики прекратились, вероятно, липиды без подкрепления не осмеливались нападать на них.

Атилио, положив Медрано на кусок брезента, смотрел на Рауля широко открытыми испуганными глазами; Рауль опустился на колени на забрызганный кровью пол. Он сделал все необходимое в подобных случаях, заранее зная, что это бесполезно.

— А может, его все же можно спасти, — говорил потрясенный Атилио. — Бог мой, сколько крови. Надо бы позвать врача.

— Поздно, — пробормотал Рауль, смотря на застывшее лицо Медрано. Он видел три отверстия в спине, одна пуля вышла у самого горла, и из этой раны вытекла почти вся кровь. На губах Медрано выступило немного пены.

— Ладно, поднимай его и неси в каюту. Надо отнести его в каюту.

— Так, значит, он взаправду умер? — сказал Пушок.

— Да, старик, умер. Подожди, я тебе помогу.

— Не надо, он совсем легкий. Кто знает, может, еще оживет, поди, не так все серьезно.

— Пошли, — повторил Рауль.

Теперь Атилио еще осторожней шел по переходу, стараясь не задевать телом переборок. Рауль помог ему подняться по трапу. В левом коридоре было пусто; дверь в каюту Медрано была не заперта. Они уложили тело на постель, и Пушок, тяжело дыша, повалился в кресло. Но вот послышались всхлипывания, и Пушок затрясся от рыданий, закрыв лицо руками, время от времени он доставал платок и сморкался с каким-то хрипом. Рауль смотрел на застывшее лицо Медрано, словно чего-то ожидая, словно заразившись надеждой, уже покинувшей Атилио. Кровотечение прекратилось. Рауль принес из ванной мокрое полотенце и вытер Медрано губы, потом поднял воротник его куртки и прикрыл рану. Он вспомнил, что в таких случаях надо, не теряя времени, скрестить на груди руки, но почему-то вытянул их вдоль тела.

— Сукины дети, сволочи, — сказал Пушок, сморкаясь. — Только подумайте, сеньор. Ну что он им сделал такого, скажите на милость? Ведь мы же только из-за мальчонки пошли, в конце концов, просто хотели послать телеграмму. А теперь…

— Телеграмма уже отправлена, этому-то они по крайней мере не смогут помешать. У тебя, кажется, ключ от бара. Ступай выпусти всех оттуда и сообщи, что случилось. Будь осторожней с этими гадами, я подежурю в коридоре.

Пушок, опустив голову, снова высморкался и вышел. Странно, но он почти не запачкался кровью Медрано. Рауль закурил и сел в изножий кровати. Посмотрел на переборку, разделявшую каюты. Встал и принялся стучать в нее сначала слегка, потом все сильнее и сильнее. Затем опять сел. И вдруг вспомнил, что они проникли на корму, на эту проклятую корму. И что же они там увидели?

«А мне-то не все ли равно», — подумал он, пожимая плечами. И услышал, как отворилась дверь в каюте Лопеса.

Как и следовало ожидать, Пушок столкнулся с дамами в коридоре правого борта; все они были крайне возбуждены. В течение получаса они пытались сделать все возможное, чтобы открыть дверь бара и выпустить на свободу громогласных пленников, которые неустанно колотили кулаками и ногами по стенам своей темницы. Примостившись на узком трапе, ведущем на палубу, Фелипе и шофер дона Гало безучастно наблюдали за происходящим.

При виде Атилио растрепанные донья Пепа и донья Росита бросились к нему, но он, не говоря ни слова, отстранил их и прошел мимо. Сеньора Трехо, воплощение оскорбленной добродетели, скрестив на груди руки, воздвиглась перед ним и пронзила его взором, каким до сих пор удостаивала только своего мужа.

— Чудовища! Убийцы! Что вы наделали, бунтовщики проклятые! Бросьте этот револьвер, я вам говорю!

— А ну, дайте пройти, донья, — сказал Пушок. — Сами вопите, что надо их выпустить, а не даете проходу. Так что ж мне делать, скажите на милость?

Освободившись от судорожных объятий матери, Нелли бросилась к Пушку.

— Тебя убьют! Тебя убьют! Зачем вы это сделали? Сейчас придут офицеры и всех нас схватят!

— Не говори белиберду, — сказал Пушок. — Все это ерунда, знала бы ты, что случилось… Лучше не буду говорить.

— У тебя кровь на рубашке! — завопила Нелли. — Мама! Мама!

— Дашь ты мне наконец пройти, — сказал Пушок. — Это кровь сеньора Лопеса от того раза, когда его побили. Да не верещи ты так.

Он отстранил ее свободной рукой и поднялся по узкому трапу. Внизу сеньоры завизжали сильней, увидев, что он поднял револьвер, прежде чем сунуть ключ в замочную скважину. Но вдруг все затихли, и дверь распахнулась настежь.

— Тихонечко, — сказал Пушок. — Ты, че, выходи первым и смотри не шебаршись, а то всажу тебе свинца в черепок.

Глицид ошалело взглянул на Пушка и, быстро спустившись по трапу, направился к задраенной двери, но всеобщее внимание тут же привлекли показавшиеся в дверях бара сеньор Трехо, доктор Рестелли и дон Гало, которых встретили криками, плачем и причитаниями. Последним вышел Лусио, вызывающе глядя на Атилио.

— Ты не очень-то рыпайся, — сказал ему Атилио. — Сейчас мне некогда с тобой толковать, а потом, если хочешь, отложу пушку и набью тебе морду, хорошенько набью.

— Уж ты набьешь, — сказал Лусио, спускаясь по трапу. Нора смотрела на них, не произнося ни слова. Лусио схватил ее за руку и насильно уволок в каюту.

Пушок, окинув взглядом бар, где за стойкой неподвижно стоял метрдотель, опустил револьвер в карман брюк.

— Да помолчите вы, — сказал он, останавливаясь на верхней ступеньке. — Разве не знаете, что ребенок болен, как же у него не будет подниматься температура.

— Чудовище! — крикнула сеньора Трехо, удалявшаяся в сопровождении своего супруга и Фелипе. — Я это так не оставлю! В тюрьму, на цепь и в наручники! Как отъявленных преступников! Похитители, бандиты!

— Атилио! Атилио! — стенала Нелли, ломая руки. — Что там случилось? Почему ты запер этих сеньоров?