– Не фирма, – подумалось.

Пятый этаж, келья и веснушчатая баба – чистый попугай в клетке. И как попугай она выкрикнула:

– Лазарь Хейфец, однополчанин Лупенкова?

– Так точно, боец Хейфец.

Дверь кельи резво отворилась, и маленький Лупенков с незабываемой улыбкой хлопнул Лазаря по плечу.

– Хо!

– О! – ответил Хейфец, сильно щурясь, так сильно, что того и гляди очки грохнутся с носа под ноги Лупенкову. Сейчас он начнет вспоминать все с начала. А Лазарь почти ничего не помнит, придется еще долго вот так улыбаться и щуриться.

На боку Лупенкова болтался противогаз ГП-4У. Заглядывая Лазарю под очки. Он спросил:

– Ты помнишь, Лазарь?..

В ушах завыли сирены, забарабанила канонада. А вот имена хрен с два Лазарь помнил. Наконец, они вышли от кадровички. Монастырские коридоры, скрежетало железо лифта, а маленький лейтенант чеканил шаг, и брезентовая сумка противогаза ГП-4У билась о костлявое бедро. То там, то сям хлопали двери, как ворона крыльями, у Лазаря выступил пот – ему почудилась окопная стрельба. Ах. Скорее бы уже найти техотдел. Где его провозгласят руководителем и где два раза в месяц будут выдавать зарплату.

– А что значит «комго»? – обратился он к однополчанину.

– Командир гражданской обороны, – медово ответил Лупенков и хлопнул себя по бедру.

– Ага… А тот техотдел?

– Сначала я покажу ближайшее убежище. Я подарю тебе индивидуальную аптечку. Никогда не забывай об индивидуальных средствах защиты. Я научу тебя делать ватно-марлевую повязку.

Они спустились в подвал с железной дверью. Лупенков заливался, как ужаленный бобик. Он зажег свечу и поднес ее к пожелтевшему плакату.

– Это общая картина наземного ядерного взрыва. Лазарь, когда пройдет ударная волна, ты встанешь и наденешь свои средства зашиты. А если их нет, закрой рот и нос повязкой. А это наши скамейки. Давай присядем. Ну как? Они сделаны так, что можно лежать и сидеть. Здорово, да?

Когда они наконец выбрались из убежища, монастырские своды содрогнулись от стадионной музыки. Было одиннадцать часов – время зарядки для ГРОБа. Лифт поднял бывших однополчан на пятый этаж, и Лазарь вошел в ярко-зеленую комнату с тремя рядами столов и сотрудников.

– Здравствуйте, товарищи, – сказал Лупенков, и уже хихикая и делая ужимки, добавил? – Вот новый руководитель группы Лазарь Хейфец. Он ничего не знает. Но ему ничего и не надо знать. Как контуженный ленинец и боец с мировым сионизмом будет он нести вам свет еврейский в ваши пьяные головы. С Хейфецем наш ГРОБ станет еще крепче.

Лупенков засмеялся. Хлопнул себя по противогазу и пошел, обернувшись уже в дверях. Нечто вроде воздушного поцелуя. Лазаря чуть не вырвало. Напротив него из-за громадного стола торчало маленькое огородное чучело в очках и с солдатской медалью на пиджаке. На пиджаке, что висел на плечах, как на вешалке. Стол его был завален журналами и справочниками.

«Начальник, – подумалось Лазарю, – так холоден и строг взгляд из-за кругленьких стеклышек».

Между тем женщины в ГРОБу галдели, как они галдят всюду, где их больше двух.

– Я вообще, – говорит черноволосая с цыганскими серьгами, – вчера видела комбинации. Немецкие, в цветочках. Очень хорошие. Стояла-стояла и как дура ушла.

– Сколько?

– Ровно четырнадцать рублей.

Девушки ахали по женихам.

– Я его цветы выбросила на помойку.

– Ой, дура!

Лазарь провел раз-другой по холодной блестящей поверхности стола. Покрутил шеей. Причесал кудри. Тихо постучал пятками о паркет.

В этот день, как, впрочем, и на следующий, к нему никто не обращался, и он не знал, что делать, то есть кем руководить.

Испытание на безделье Лазарь выдержал блестяще, и на третий день чучело с медалью сказало:

– Напишите тушью объявление: «Сдать по три рубля на воблу».

– Не понял, – вздрогнул Лазарь.

– Тушью напишите объявление.

– Я?

– Кто здесь начальник?! Я! Повторите!

– Я.

– Я, Ларионов, а ты Лазарь Хейфец. И ты напишешь объявление.

У Лазаря был почерк землетрясения. Написать тушью (!) объявление. Это было похоже на издевательство, если бы он не чувствовал себя от безделья в подвешенном состоянии. Лазарь расстелил лист ватмана, открыл бутылочку с тушью и обмакнул чертежное перо.

Ларионов испытующе следил за каждым движением нового сотрудника.

«Он ждет, когда я промахнусь, – с ненавистью подумал Лазарь. И еще он подумал: – где-то эту рожу я уже встречал. Может быть, это мой бывший обвиняемый? Не доконал в свое время».

Злое лицо Ларионова смягчилось, только когда Лазарь опрокинул-таки тушь на свои каракули.

Едва угасал день, как загорался день другой. И были они похожи, как похожи поезда в метро.

Приплюснутый к дверному стеклу электрички, вглядывался Лазарь в черноту, в себя. Поредели кудри – только два рожка; чем старше становился, тем больше походил на пучеглазую маму Цилю. Мама Циля в партию вступила, мама Циля горы своротила. А сын словоблудил и пил на праздники в ГРОБу. Да толку что? Что бы он и делал или не пил, Ларионов писал на него доносы Лупенкову. Однако Лупенкову было ясно. Что ядерной опасности в Лазаре было меньше, чем говна. Но Ларионов безумствовал – он обнаружил самое ужасное: женщнам нравилась война двух казаков. Один был казак еврейский, а другой деревенский. Женщины стали как-то вызывающе раскрыто смотреть в глаза Ларионову, они не то, что больше не боялись его – они смеялись над ним.

На самом деле им было совершенно наплевать на такие мужские игры. У них свои игры: где достать жратву и как похудеть.

Был в зените 67-й год. Первого июня Лазарь с Валечкой гуляли в Сокольниках по выставке Инпродмаш. Евреи впервые в жизни шли под флаг Израиля. И сразу было ясно: их много, они одна команда. Они спешили в павильон, как футбольные болельщики на стадион. А в павильоне евреи имитировали себя именинниками, им было наплевать на сефардский мосад и русский КГБ. Огромная толстая книга отзывов была исписана стихами. Там толпился народ до шестого июня включительно. В тот вечер Лазарь впервые спросил жену о своей внешности.

– Я похож? – спросил, глядючись в зеркало.

– Еще как! Настоящий жид пархатый.

– Врешь, сука тонконогая, – улыбнулся он. – Ты антисемитка.

– А все антисемиты.

– Врешь!

– Странное дело, людям говоришь правду, тебе не верят.

Она подкралась к нему сзади и горячим утюгом коснулась его трусов.

– Готы-ыню! – заорал Лазарь.

– Это тебе за суку, – сказала Валечка. – И за тонконогую.

– Ну, зараза! Ну, какая же ты гадина.

– Раз так, сам гладь свои рубахи и майки.

Так всегда. Он же и виноват. Такие резкие выпады всегда застигали его врасплох.

– Галка купила три десятка яиц и все тухлые, – засмеялась Валечка.

– Сделай мне яичницу, – попросил Лазарь.

– Дай денег, так я сделаю.

– Ну хорошо, а что мы будем завтракать?

– Цветную капусту с картошкой.

– Я мужчина. Я хочу мяса!!

– Ха-ха-ха!! Кто здесь мужчина? Гвоздь в стену не может забить.

– Могу.

– Ну так бей.

– А ты дай.

– А это видел? – она стукнула его по носу фигой.

– Больно!

– Что?

– Давай я тебя стукну.

– Значит, ты ужинать не будешь?

– Буду!

Потом, когда Валечка накормила его капустой и картошкой, когда он почувствовал, что дальше «не лезет», он сказал, улыбаясь:

– Знаешь, кто ты? Милый маленький зайчик с бабочками на голове.

– Ну-ну. Пей чай. Я пойду приведу себя в порядок.

Она стояла голая под холодным душе и дразнила свою глотку сопрано. Была весна, все набухало, и Валечка чувствовала себя сочной и какой-то ошалелой.

– Перестань орать, – сказал Лазарь. – У меня чесотка от твоих песен. У него это как аллергия на одуванчики.

– А с чего это ты вдруг?

– Израиль бьет арабов, а нас будут бить здесь.

– Я была бы рада, если тебя отлупят.

– Рано или поздно гои припомнят нам Израиль.