— Коре-е-фан… — счастливо осклабился Циклоп — и принялся сметать со стола крохи и корки огромной половой тряпкой.

— Тьфу ты! — Цахилганова передёрнуло.

— Так, про что ты рассуждал? — весело вошёл Сашка. — Я тут в клозет отлучался. Минут на пятнадцать всего. Но ты время не терял. Так ораторствовал!..

Цахилганов задумался на миг. И продолжил ещё вдохновенней:

— …Да! Всё — одно к одному! Магнитная буря кончилась — и реальность тут же восторжествовала! Я воссоединился сам с собою не длительным путём какого-то там очищения совести, а — выпив у тебя водки! И всё отчего? Оттого, что здесь не надо быть лучше, чем ты есть… А у Барыбина — надо.

— Ой, там тоска. Тупая борьба за бессмысленную жизнь…

— И вот, Внешний Цахилганов не смотрит больше на меня, заметь. И Патрикеич не следит! — хвастался Цахилганов. — Правда, подглядывает за мной теперь та, ваша: скрипичный ключ. Девушка. Самоубийца.

Покойница с шахтёрскими подглазьями…

Но это ничего!

Пускай!

— Ага! — ответил Сашка, возбуждённо расхаживая из угла в угол. — Хочешь быть психически здоровым, не перечь ты действительности, дурачина! А находись в соитии с ней!

Иначе она тебя… сметёт. Тряпкой.

— А скажи на милость, что же мои большие полушария? — озадачился вдруг Цахилганов, ощупывая свою голову. — Отключаются что ли они вне барыбинской реанимации? Представляешь, не разлагают больше сложность внешнего и внутреннего мира на отдельные элементы и моменты,

— чёрная — пыль — Карагана — улетучилась — из — башки — Раздолинка — отец — подземные — лаборатории — репрессированные — толпы — всё — исчезло — куда-то —

и не связываются проанализированные мною явления с деятельностью моего организма…

Что же полушария?

Они перестают работать здесь?

Цахилганову вдруг захотелось заплакать, только он не понимал, от чего: от огорчения — или от радости.

— О, куда тебя занесло! — Сашка стал ужасно неспокоен. — Теперь ты возбудил мои самые нехорошие мозговые центры —

и напрасно.

Прозектор подсел к столу и начал водить по нему пальцем, словно по чертежу.

— Вокруг меня, в историческом пространстве, располагаются антиподы, — шёпотом заговорил он, совершенно не шепелявя. — Тут, тут и тут. Они меня окружили, хуже, чем люди Соловейчика; с ними-то я как раз лажу, но — антиподы! Они невыносимы… Так вот, один из них сильно мне досаждает: Спаланцани! Знаешь такого? Макаронника?.. Исторический друг Мишки Барыбина, между прочим…

Не боящийся смерти,

прозектор боится какого-то итальянца —

причём — так — что — бледнеют — глаза…

Самохвалов придвинулся к Цахилганову и стал жаловаться ещё тише.

— Он, Спаланцани, в водосточных желобах и в лужах коловратий ловил! — боязливо озирался Сашка. — Высушивал вместе с песком. При 54-ёх градусах. До такой степени, что эти коловратии, которые при 25-и градусах в воде своей подыхают, у Спаланцани просто крошились, будто кристаллы! Запечатал он пересушенных коловратий в пробирки. Смочил водой через четыре года. И они ожили… Они, крошащиеся и умертвлённые, восстановились! Коловратии!.. Что это, старик? Воскрешение мертвых?!. И мне нечего сказать в ответ Барыбину, который всё время тычет мне в нос этим Спаланцани! И коловратиями — тычет в нос. Причём, всегда успешно!.. Помоги мне в идейной борьбе против них, Андрей. Иначе у меня… мировоззрение рушится. Из-за них, двоих. Я-то знаю, что я — прав! Но… помоги.

— В борьбе с кем? — не понял Цахилганов, отвлекаясь на другое. — С кем?..

Низ стены в Сашкином кабинете отсырел, и штукатурка там, рядом со столом, шелушилась, будто влажная перхоть и короста…

То подземные воды поднимаются,

выступают из чёрной, угольной земли Карагана,

проеденной ходами

на многие тысячи подземных пустых километров…

Тёмные воды подступают здесь исподволь к Цахилганову, наплевавшему на реанимацию и сидящему, весело и самодовольно, в кабинете Самохвалова…

Впрочем, не важно.

— Помочь? В борьбе с кем? — повторял Цахилганов.

Самохвалов напрягся, вспоминая. Затем хлопнул себя по лбу с размаха:

— В борьбе с неистребимыми коловратиями! Как с идеей самовосстановления жизни. Вот. Помоги. Иначе…

Иначе — смерти-то — нет!!!

— Значит, самовоскрешение заложено в природе… Понимаю. Это чревато уголовной статьёй.

Но… мы, по-моему, слишком громко говорим. Про коловратий. А там… Там — главврач! — предостерёг Цахилганов, показывая пальцем вверх. — Твой криминальный сообщник! Намёки на самовоскрешение, старик, могут его огорчить.

— А мне лично по хрену, — отмахнулся Сашка, стоя, почему-то, уже в дверях. — Я! Я нужен, главному. На их конвейере смерти. А не он — мне. Ты думаешь, сколько он за Протасова получил? Больше моего получил в десятки раз! Только вот Барыба… не вписывается. Упорно не вписывается в картину нашей общей гармоничной жизни. Барыба — и этот… Спаланцани! Если слушать про их коловратий, то Протасов — неистребим!.. Спрысни его прах водой — и вот уж он снова пред тобой. И сорок первый, освобождающий меня от всякой ответственности, нынешний день тогда — ничего не значит!.. Извини, я должен разобраться с главным врачом. Немедленно! Ибо час пробил…

Если смерти нет, зачем мы на неё работаем?!.

Цахилганов расстроился.

— За что ты мордуешь меня коловратиями? — с тихим упрёком произнёс он, исследуя шелушащуюся стену: граница сырости расползлась подобьем карты Африки. — Только всё устаканилось — и удар под дых: сдохшие коловратии обретают жизнь, спрыснутые водой. Выходит, от бессмертия нам с тобой никуда не деться. Разве это честно? Ты зачем воз-мутил себя — и меня?! Мы ведь так хорошо сидели!..

Муть. Поднимается душевная муть. Из тёмных глубин.

Сашка! Я и сам знаю, Сашка, нечто… весьма для нас неприятное: электроны,

соединяясь с позитронами,

умирают как частицы материи! И те, и другие.

Но превращаются при этом в электромагнитное излучение!.. А электромагнитное поле, Сашка, может опять материализоваться — в пару: электрон — позитрон. Вот тебе уничтожение материи —

и возвращение материи с того света.

Вос-кре-ше-ние!..

Но заметь, Санёк: я же не мордую тебя процессами аннигиляции и материализации? Процессами перехода материи — в излучение, и излучения — в материю? Не загоняю тебя в мысли о потустороннем мире, правильно?..

В мысли о взаимопроникновении миров, материального и лучевого…

В мысли о переходе жизни из материального состояния в энергетическое — и обратно. Главное — обратно: из смерти в жизнь! Я тебя щажу, Сашка, а ты меня — нет! Шептун беззубый.

— …Ты ушёл что ли? — спросил Цахилганов Сашку. — А я хотел спросить тебя, что есть ад. Обсудить как следует, ибо нам с тобой — туда.

Ему никто не ответил.

— Ну вот, — развёл руками Цахилганов. — Ни позитронов, ни коловратий. Все меня бросили. Один!.. Один, как прежде, и… убит.

Он со стуком уронил голову на стол. Но тяжёлый, мутный сон его перебивался странным вопросом, который он понимал ясно и от которого его знобило. Кто-то предлагал ему немедленно решить, кому оставаться на этой земле — а кому лучше исчезнуть с неё. Останется Цахилганов — Любовь умрёт. А чтобы осталась Любовь — должен уйти Цахилганов. Уйти немедленно. Аннигилироваться… Или — или! Потому как сочетание — Любовь и он — более на земле,

после сегодняшнего вечера,

невозможно.

И Цахилганов морщился во сне от нежелания решать.

Потом он понял нечто важное о Степаниде — и сразу забыл, что именно. Но тут же вспомнил снова…