самый доходный, безотходный, самый совершенный то есть,

капитализм? А то уж больно сопротивление детей в стране разрастается. И как от них, детей, нам, деловарам, обороняться, скажи?.. Загоним остатки святой Руси в шахты — вместе с ними, юными неслухами, вообразившими себя героями? А?.. Ну? Ты лично как настроен, Дула Патрикеич,

— Степаниду — взять — под — надзор — или — меня —

решай же в конце-концов!

Патрикеич завздыхал.

— А нам без разницы, — уклончиво проворчал наконец он, не одобряя цахилгановского ёрничества. — Смотря какой приказ поступит. Наша работа простая — рабов Божиих пасти жезлом железным…Специальность у нас такая. Она точного выполнения приказа требует, калёно железо, и ничего — кроме. Назначение мотыги — землю рыхлить, хорошо сорняк срубать, а какой сорняк — мотыга не решает. Решает не тяпка…

Однако что-то ещё, невысказанное, заветное, томило Патрикеича — о чём старик слишком давно знал,

но предпочитал помалкивать до поры,

не доверяясь пока Цахилганову,

нет…

— А чего здесь эти — «геодезисты» искали? Они же эфэсбэшники. А? — спросил его Цахилганов, стремясь поточнее угадать причину его уклончивости.

Дула Патрикеич надсадно крякнул, не успев вовремя убрать своё присутствие из палаты.

— Ну?! — жёстко прикрикнул Цахилганов, преодолевая молчанье старика. — Не юли, трёхглазый.

— Ууууу! — жалобно завыл тот. — Рыщут! Как Иосиф

Виссарионович преставился, так всё и ищут. «Геодезисты»! По всем лагерям бывшим. И шныряют, и шныряют…

— Что — ищут?

Ответа не последовало.

— Ну, приблизительно — что? — хитрил Цахилганов. — Без подробностей. В общих чертах.

Старик упрямо сопел где-то поблизости — и только.

— Откуда я знаю?!. — возмутился наконец Дула Патрикеич. — Всё про какую-то Особо секретную лабораторию спрашивают, нечаянно будто бы уцелевшую: след её, видишь ли, они потеряли, потому как по документам она нигде и никогда не проходила. Не проходила, да… А вроде должна где-то быть! Уж так при Берии искали — страх! Страх! Сразу после смерти товарища Сталина, весной… Чуть не все лагеря наши тогда перевернули. Ну, к лету всё стихло, правда. Перед Пленумом. А там ещё и в Германии заваруха поднялась, не до этого стало.

Старик скромно пошмыгал носом.

— Только с Андропова опять всё сызнова началось. Нас который десяток лет трясут, — пожаловался он. — Старых врачей из Карагана тоже дёргали… Так тех-то докторов, которых с завязанными глазами туда с воли спускали, для проверки открытий всяческих подземных, сразу потом убирали! Да-а-а. Не осталось их на свете… А лаборатории подземные,

— где — учёные — открывали — управление — ядами — невидимыми — неуловимыми — летучими — и — природными — катаклизмами — против — агрессоров — направленными — да —

все лаборатории эти, значит, должны были на воздух взлететь, в тот самый миг, когда Вождя не станет. Такой код был установлен Лаврентий Павлычем: чтоб, значит, след открытий этих не обнаружился. Я что думаю? Яды-то неуловимые ему, может, только для ликвидации товарища Сталина и требовались… А все открытия уничтожить надобно было после этого, чтобы этими ядами самого Лаврентия Павловича нельзя было убить!.. Уж очень коварные яды изобретались. Я вот у заключённого Чижевского, к примеру, спрашивал, и он мне подробно толковал что-то такое, не помню,

летучее безобидное вроде вещество они брали, и глядели, при воздействии каких природных и иных условий меняется у него временно строение ядра — так, что становится это вещество ужасным ядом, а переменились условия, опять оно вещество как вещество, а какое вещество —

вобщем, в точности не скажу.

— …Ну, ну. Так ты и до аэроионов дойдёшь, старик, — снисходительно заметил Цахилганов. — Расскажешь мне про гибельные — положительные, и про оживляющие — отрицательные. Про рукотворные «долины смерти» сообщишь, того гляди!

— Чего ты языком теперь молотишь, умник? — возмутился вдруг Дула Патрикеич. — И зачем? Ты слушай больше, а не болтай разный вздор научный! Внимай, отпрыск! Пока я живой… Знай: там, внутри нашей земли, ядами-то один всего отдел занимался. А остальные отделы этой системы — они ведь такие разработки вели, чтобы приводить в движенье целые материки! А в основе всего — ядро!.. Такое у них, у наших — караганских, направленье общее было.

— Яд… Яд-ро… Нед-ро, — в задумчивости будто считывал Цахилганов заново что-то забытое, старое, древнее — ах, да:

«Сын Божий, хотя спасти свою тварь, отческих ядр не отступи — отческих недр не отступи…»

Молитва. Опять она.

Старинная, потерявшаяся в прошлых веках,

забытая всеми молитва,

которую бездомный литератор в Москве

так и не записал до конца.

Откуда же они, древние, дремучие, исконные, посконные, про ядра могли знать и, наперёд, за нас молиться? В глуши лесов и болот… А спрос на недра наши нынче весьма велик…

Вспоротые, выпотрошенные недра Карагана, согревавшие царство безбожников Чёрным Солнцем… Ядерные тайны. Лагерные да шахтёрские расхожие предания,

и охота же Цахилганову перекатывать всё это в своей памяти так и сяк,

живучи они, как сорный караганник,

растущий на отработанных отвалах шахт,

— кустарник — сок — которого — чёрен…

«Кара-кан» — «чёрная кровь»…

— Ну-ну. Складно врёшь, Дула Патрикеич, — рассматривал умственную свою конструкцию Цахилганов и щурился: занятно получалось. — И кто же код этот сбил? Код самоликвидации лаборатории, занимавшейся программами вселенского научного масштаба? Да ещё — в структуре госбезопасности СССР…

— А ты думаешь, за Лаврентий Павлычем слежки не было? — надменно заметил старик. — Я не знаю, конечно, но думаю: Иосиф Виссарионыч и… сбил.

— Да как же он мог — после смерти своей — сбить?

— А может, его человек верный — код этот сбил, потом? И, может, даже знал ты, сынок, этого человека?…

Цахилганов напряг память — и утонул в ней, будто в ночной воде. В которой не видно ни зги.

— Хотя — нет, — бубнил старик. — До сего часа ты его не знаешь и знать не можешь,

где тебе…

Ну, пошёл петлять, старичище.

— Вот, ищут по сю пору: где приказ по автоматической ликвидации нарушен был, — продолжал Патрикеич неохотно. — На центральном пункте одна-то лампочка в Москве — не мигнула, вроде. При самоликвидации системы…

— Какой такой системы?

Старик вопроса будто не услышал, а продолжал уводить Цахилганова от прямого ответа куда-то в сторону,

— старый — энкавэдэшный — трёхглазый — хрыч.

— …Только не обнаружится она, лаборатория эта невзорванная с секретными-то открытиями, до нужного часа! Если и уцелела такая. Обнаружилась бы если — тогда и стрелять бы в них, в нынешних-то врагов родного народа и страны, не понадобилось! Тайная чистка — она ведь быстро бы прошла. Незаметно. Такая чистка чистая по всей земле, что — ууууу!.. Смотря, конечно, в какие руки попадёт лаборатория. А может, и ни в чьи она не попадёт! Там видно будет.

— Так, система-то как называлась? Ты знал? Или нет? Что ты тянешь кота за хвост? Ну, понагнал туману…

Старик снова затомился.

— Система? — вдруг встрепенулся он. — Это которая? А, ну да,

— по — разработке — неуловимых — способов — и — средств — против — врагов — страны — по — научному — использованию — природных — явлений — в — целях — государственной — безопасности — на — молекулярном — уровне — и — на — уровне — геокосмическом —

была тогда вроде… система одна, которая в устном только обиходе и обозначалась. Та ли, не та ли? Кто ж её знает… Забыл, калёно железо! Начисто забыл. Я — кто? Страж, да и всё!