Венеровскій

.

Староста, принесите, пожалуйста самоваръ. (Къ Любовь Ивановнѣ.) Вы будете пить чай, миленькая? И чаю и сахару!

Староста

.

Самоваръ 20 к[опѣекъ], а за чай, за сахаръ съ хозяйкой сочтетесь.

Венеровскій

.

Подайте все. Вы будете?

Любочка

.

Да… нѣтъ…

Венеровскій

.

Вы бы сняли мантилью.

Любочка

.

Ничего не надо.

Венеровскій

(садится къ ней).

Вотъ видишь ли, мой другъ, какая разительная черта отдѣляетъ насъ отъ прежнихъ твоихъ родныхъ. Мы будемъ смотрѣть на жизнь просто. Этотъ господинъ, въ силу своихъ убѣжденій, своей среды, считаетъ нужнымъ притѣснять людей и грубить. Это въ порядкѣ вещей, такъ же, какъ твои родные[328] считаютъ неизбѣжнымъ проседуру тѣхъ глупостей, отъ которыхъ мы уѣхали. Чтожъ, не передѣлывать же намъ ихъ? А намъ, какъ умнымъ людямъ, слѣдуетъ сказать: вы, господа, гадки и дрянны, но это при васъ; оставьте только насъ быть честными, человѣчными! Когда ты усвоишь себѣ это воззрѣніе, моя миленькая.....

Любочка

.

Не говорите: миленькая, — такъ не хорошо.

Венеровскій

.

Ну, все равно. Вы замѣтьте только какъ во всѣхъ этихъ столкновеніяхъ люди дрянные бываютъ унижены. Я не ненавижу ихъ, я презираю ихъ, имъ слѣдуетъ быть униженными, и они это сами знаютъ, какъ поразмыслятъ. Повѣрьте, ваши родные теперь чувствуютъ, что они глупы. Это-то и нужно.

Любочка

.

Что тебѣ сдѣлали мои родные? Положимъ, они неразвиты, да все таки они ничего. Бываютъ хуже.

Венеровскій

.

Вы очень умны, миленькая. Это такъ. Бываютъ хуже, но разъ мы сознали, что убѣжденія наши различны, что почва, на которой стою я и они, не одна и та же, надо стать однимъ одесную, а другимъ ошую. Вѣдь все очень просто. Я не уважаю людей глупыхъ и безъ образованія, кромѣ того нечестныхъ, апатичныхъ и враговъ всего новаго. А ваши родные таковы, — стало быть, ни вы, ни я не можемъ ихъ уважать. Вѣдь вы согласны съ этимъ? Другой бы сталъ политизировать, скрывать свои убѣжденія, но я полагаю, что честность и истина всегда выгодны.

Любочка

.

Отчего жъ? Отецъ не врагъ всего новаго, напротивъ…

Венеровскій

.

Ну, развѣ вы не видите, что онъ только боялся меня и ипокритствовалъ. Ну-съ, и глупую женщину, которая кромѣ ѣды и спанья ничего не понимаетъ, нельзя уважать!

Любочка

.

Я все-таки любила ихъ....

Венеровскій

.

Любите вы честное, свободное и разумное! Любите тѣ личности, которыя соединяютъ въ себѣ эти качества, и вы будете гуманны; а любить женщину за то, что она произвела васъ на свѣтъ, не имѣетъ никакого смысла. Да, великолѣпнѣйшій другъ! Ежели вы и меня любите, то не за то, что я хорошъ или уменъ, а только за то, что во мнѣ соединяются тѣ качества, про которыя я говорилъ. Да-съ, это такъ. (Приносятъ самоваръ.) Будете разливать?[329]

Любочка

.

Нѣтъ, я не хочу, — все это грязно и гадко.... посмотрите, какія чашки, — я не хочу.

Венеровскій

.

Да-съ, Любовь Ивановна, моя женка миленькая. Другимъ знаніе всего того, что я вамъ сообщилъ, дается трудомъ и борьбой и глубокимъ изученіемъ, и то рѣдкіе, сильные характеры усвоиваютъ себѣ это ученіе такъ полно и ясно, какъ я его понимаю, а вамъ, моя миленькая счастливица, все это дается легко. Только слушать, воспринимать, и вы сразу станете на ту высоту, на которой долженъ стоять человѣкъ новаго времени. Да бросимте словопренія! Мы теперь одни и свободны. (Садится ближе.) Чтожъ вы не пьете, моя касатынька?

Любочка

(морщится).

Какія чашки! Гадость! Тутъ всѣ пили, — больные, можетъ быть. Я не хочу.

Венеровскiй

.

[330] Могу я тебя поцѣловать, миленькая? Мнѣ хочется.

Любочка

.

Нѣтъ… Оставьте…

Венеровскій

.

Вы не оживленны нынче. Неужели вамъ не пріятно, моя милая, что мы ѣдемъ?

Любочка

.

Мнѣ все равно, я только[331] устала… Отчего вы Дуняшу не взяли?

Венеровскій

.

Вотъ опять! Я не считаю себя вправѣ тревожить васъ вопросами. Вы такъ же свободны, какъ и я, и впередъ и всегда будетъ [такъ]… Другой бы мущина считалъ бы, что имѣетъ права на васъ, а я признаю полную вашу свободу. — Да, милая,[332] жизнь ваша устроится такъ, что вы скажете себѣ скоро: да, я вышла изъ тюрьмы на свѣтъ Божій.

Любочка

.

Зачѣмъ вы не взяли Дуняшу?

Венеровскій

.

То было бы барство, дрянность, она бы стѣснила насъ. (Придвигается ближе.) Теперь можно поцѣловать васъ?

Любочка

.

Оставьте! Да вы вымойте чашки, грязь какая!

Венеровскій

(улыбаясь).

Это ничего. (Заливаетъ чай и пьетъ.) Что же, можно поцѣловать? Вы скажите, когда можно будетъ. Не хотите ли отдохнуть? Я уйду. Я никогда не стѣсню вашей свободы.

Любочка

.

Нѣтъ.... да.... нѣтъ… Мнѣ ничего не надо. Мнѣ скучно.

Венеровскій

.

Вы думаете, можетъ быть, что я не предвидѣлъ этой случайности. Напротивъ. Не на то мы, люди передовые, чтобъ намъ только фразы говорить. Есть и такіе. Нѣтъ-съ, мы люди дѣла. Мы не увлекаемся. Я зналъ, что вамъ будетъ скучно. Хотите, я вамъ скажу отчего. Вы не удивляйтесь, что я угадалъ, тутъ ничего нѣтъ удивительнаго. Вы выросли въ обстановкѣ дрянной. Въ васъ хорошая натура, но въ жизни вашей вы усвоили многое изъ той апатичной и затхлой атмосферы. Оно незамѣтно впиталось[333] въ васъ. Вы не замѣчали этаго прежде, какъ не замѣтна грязь въ навозномъ хлѣвѣ, но при прикосновеніи съ чистотой и силой грязь вамъ самимъ стала замѣтна, и свѣтъ вамъ глаза рѣжетъ. Вы, глядя на меня, чувствуете свои пятна… (Ходитъ въ волненiи взадъ и впередъ.)

Любочка

(тихо).

Ахъ, только о себѣ!....

Венеровскій

.

Что?

Любочка

.

Ничего… Говорите.

Венеровскій

.

Вы этимъ не пугайтесь, моя миленькая: это преходящее ощущеніе. Выходящіе изъ мрака думаютъ въ первыя минуты, что свѣтъ непріятенъ, онъ рѣжетъ. Но это ощущеніе, присущее всякой рѣзкой перемѣнѣ. Вы не пугайтесь, а, напротивъ, съ корнемъ вырвите эту слабость. Отчего вамъ скучно? Вамъ и въ тарантасѣ кажется непокойно, и дѣвушки у васъ нѣтъ, и чашки вотъ вамъ кажутся нечисты.... Это все апатія помѣщичья. А подумайте о томъ, что передъ вами вся жизнь свободы, передъ вами человѣкъ, который для васъ, для вашихъ великолѣпныхъ глазокъ,[334] сдѣлалъ всѣ уступки пошлости, какія могъ, которыя…