– И правда бедняжка! После свадьбы всего десять дней прошло! Представляю себе, что чувствуют ее родители!

Выслушивая причитания свекрови и служанок, Хана припомнила предостережение Тоёно: невеста никогда не должна путешествовать вверх по течению Кинокавы. Ну почему она не предупредила об этом своего мужа и не выступила против брака между Ханда и Ёсии! Как же она теперь жалела о своем неблагоразумии! Но поскольку Кэйсаку не обращал особого внимания ни на традиции, ни на суеверия, Хана нисколько не сомневалась, что дочь Ханда все равно отправилась бы в Ивадэ. Тем не менее раскаяние еще долго терзало Хану.

Весной, во время ее собственного свадебного путешествия, Кинокава текла тихо и спокойно. И в начале лета тоже дремала. Хана поверить не могла, что та же самая река могла унести человеческие жизни. Сокрушаясь о том, что промолчала, Хана начала сильно сомневаться – действительно ли женская покорность является добродетелью?

– Сэйитиро, ты ведь вырастешь великим политиком, да, мой мальчик?

Кэйсаку день и ночь пропадал на работе, устраняя последствия наводнения. Но стоило ему переступить порог дома, он тут же забывал о своей усталости и шел повидать сына. И непременно будил малыша, если тот спал. Пытаясь поймать рассеянный взгляд младенца, он, бывало, приговаривал:

– Расти побыстрее, Сэйитиро!

Сообразительность, проявленная Кэйсаку во время наводнения, принесла ему широкую известность. Все наперебой нахваливали его за то, что он пришел на помощь Ивадэ.

– Не играйте так с ребенком, вы его избалуете, – сказала Хана, не желавшая, чтобы муж брал Сэйитиро на руки.

– Все в порядке. Он же мой сын, в конце концов!

– Вы не должны ему потакать! Кэйсаку удивленно уставился на жену.

Хрупкая Хана, как всегда, была почтительна – образцовая супруга. И все же одного ее взгляда или слова теперь было достаточно, чтобы держать мужа в узде.

Дом Матани трясло как в лихорадке, когда Хана родила второго ребенка.

Тахэй еще два года назад решил заставить Косаку отделиться от семьи и тем самым избавить Кэйсаку от проблем. Однако, не успев осуществить задуманное, старик заболел и умер в возрасте семидесяти двух лет. Сэйитиро тогда было всего два годика, он невинно ползал по полу на дедушкиных похоронах и, к ужасу взрослых, жадно набивал рот сладкими рисовыми колобками, выписанными из самых популярных магазинов Кансая.[36]

– Пусть ест что хочет! – бросил Косаку.

Хане было неприятно слышать от деверя непочтительные речи в столь горестный день. Пo мере приближения рокового срока передачи ему части семейного имущества Косаку все хуже и хуже относился к прямому наследнику Матани, своему родному племяннику.

– Отец сказал, что не позволит мне основать побочную ветвь до тех пор, пока я не женюсь, но мне уже двадцать восемь. Я слишком стар, чтобы получить предложение от другого рода стать приемным сыном. К тому же, если начнется война с Россией, меня вполне могут забрать в армию. А пока позвольте мне хотя бы построить свой дом.

Косаку поднял этот вопрос весной следующего года, который семья встретила в трауре.

– Я тоже об этом подумывал, – кивнул Кэйсаку. – Где тебе хотелось бы построить свой дом? – тут же перешел он к делу.

– Окуногайто – место идеальное.

– Имеешь в виду земли Синъикэ? Ты прав. Воздух там чистый и здоровый, это пойдет тебе на пользу.

Косаку бросил взгляд в сторону Ханы, будто хотел спросить ее, знает ли она, почему он все время торчит дома, и известно ли ей, что он не смог окончить курс обучения из-за проблем с легкими.

– Кстати, раз уж мы все равно затронули этот вопрос, я хотел бы обсудить с тобой раздел семейного имущества.

Дремавшая до этого момента Ясу широко распахнула глаза и уставилась на Косаку. Она уже давно начала жаловаться на плохое зрение, глаза ее были постоянно налиты кровью. Все как один повернулись к Кэйсаку.

– Чего бы тебе хотелось, Косаку? Я готов разделить с тобой все, что имею.

Ясу и Хана лишились дара речи. Косаку прикусил нижнюю губу.

– Я бы предпочел холмы, а не рисовые поля.

– Значит, ты хочешь холмы. Этого и следовало ожидать. Какие именно?

– Все. Воцарилось молчание.

– Если это действительно то, чего ты хочешь, они твои, – ответил через некоторое время Кэйсаку. – Что еще?

– Дай мне немного земли, чтобы я мог вырастить себе риса.

– Можешь забирать участок от низины Матани до Тэндзин. Хатиро и Кума будут твоими арендаторами.

– Это бедные земли.

Кэйсаку держал себя в руках, несмотря на дерзкий тон Косаку.

– Что-нибудь еще? – спросил он, передав младшему брату более одной трети владений.

– Нет. Просто начиная с сегодняшнего дня оставь меня в покое.

– Договорились. Далее, у меня тоже имеется парочка предложений, – выпрямил спину Кэйсаку. – Я хочу, чтобы ты основал новую семью Матани. Понимаешь? Фамилия твоя будет по-прежнему Матани, а не Ханда.

Кэйсаку решил упразднить обычай, по которому младшая ветвь семейства получала фамилию Ханда – традиция, передававшаяся из поколения в поколение с давних времен.

Однако Косаку совершенно не тронуло это заявление.

– Ты серьезно?

– И еще одно пожелание. Я хочу, чтобы ты принял титул Тёкуи.

Ясу окончательно расстроилась:

– Кэйсаку-сан, титул Тёкуи – это фактически то же, что фамилия Матани. Будь ваш отец жив, он ни за что не позволил бы такого.

В душе Хана согласилась со своей свекровью. То, что предлагает Кэйсаку, – неслыханное дело! Не может младшая семья лишить старшую и холмов, и самурайского титула.

Косаку, заметив реакцию Ясу и Ханы, повернулся к брату и отрезал:

– Титул мне не нужен. Какой прок главе младшей ветви от самурайского звания? Я стану простым человеком с соответствующим социальным статусом. – Даже не поблагодарив брата за щедрость, Косаку поднялся с таким видом, будто разговор закончен. – Не стоит так волноваться из-за меня, – вежливо улыбнулся он Хане, выходя из комнаты.

В душе Кэйсаку бурлила злость. Он никак не ожидал от брата подобного поведения.

– Дурак! My почему он такой? – пробормотал Кэйсаку, когда они с Ханой остались наедине в своих покоях.

– Я полностью с вами согласна!

Понимая, что муж взвинчен до предела, Хана воздержалась от дальнейших комментариев в адрес деверя.

– Можно подумать, что с главой младшей ветви обращаются как с изгоем. Люди не понимают, что многим главным семьям просто нечего делить, – не унимался Кэйсаку.

– Да, знаю.

– Второй сын Ямамото из Мияномаэ уехал в Америку. Косаку должен понимать, что он тоже второй сын. К чему эти бессмысленные жалобы? Более того, если война действительно начнется, человека с таким здоровьем, как у него, никогда не призовут в армию. Даже если он будет настаивать, ему все равно откажут. Он точно ребенок, право слово!

Хана с ужасом выслушала этот монолог мужа. Она прекрасно знала, что он никогда не сказал бы ничего подобного в лицо младшему брату. Хана смотрела, как Кэйсаку снимает хаори, в ярости бросает на татами пояс и топает от злости ногами, переодеваясь в ночное кимоно. Муж вел себя прямо как их сын, который начал мало-помалу отстаивать свои права и бушевал, если ему не удавалось добиться желаемого. Хана молча подобрала вещи Кэйсаку, сложила их и убрала в короб для одежды. На ее губах играла легкая улыбка.

– Хана…

– Да, милый.

– Иди ко мне.

Хана машинально вытащила шпильку и подобрала выбившиеся пряди. Волосы ее были уложены в безупречную прическу марумагэ.[37] Шея являла собой образец совершенства, кожа осталась идеальной, особенно если учесть, что эта женщина вот уже пять лет как замужем. Жители деревни обращались к ней «госпожа хозяйка Тёкуи». В Myсоте этот титул предназначался исключительно для жены главы дома Матани, и от этого Хана чувствовала себя немного неуютно, ведь Ясу еще была жива. Но что ни говори, ныне главой семейства является Кэйсаку, а Хана – его супруга. С недавнего времени она присматривала за кухней – Ясу милостиво уступила невестке свои полномочия. И хотя свекровь все еще ощущала некоторое напряжение, она редко жаловалась. Ясу всегда была женщиной скромной и доброй. После того как Хана приняла на себя домашние обязанности, ей ничего не оставалось, как достойно состариться. Люди же говорили, что только благодаря мудрости Ханы между женщинами Матани никогда не возникает раздоров.