Коричневое или шоколадное шелковое платье с вечными шелковыми же оборками вокруг локтей, из-под которых выглядывают манжеты из брабантского кружева, черные шелковые перчатки или же митенки; валик седых волос, безупречный батистовый чепец, обрамляющий почтенное лицо — ничего подобного не носили в 1780 году, как не носят и в 1826: стиль этот присущ лишь единственно тетушке Маргарет.

Она по-прежнему сидит в гостиной, как сидела и тридцать лет назад, с прялкой или вязанием на коленях — зимой у камина, а летом возле окошка, а не то, в какой-нибудь уж и вовсе расчудесный летний вечерок, рискнув выбраться даже на крылечко.

Костяк ее, подобно хорошо отлаженному механизму, все еще продолжает выполнять операции, для которых он словно бы был создан: активность его постепенно уменьшается, однако же непохоже, чтобы в ближайшем времени ей пришел конец.

Любящее сердце и потребность заботиться о ком-то, некогда сделавшие тетушку добровольной рабой на поприще присмотра за детьми, ныне выбрали объектом своих попечений здоровье и благополучие старого и больного человека, последнего оставшегося в живых члена ее семьи — единственного, кого могут еще заинтересовать предания глухой старины, что копит она, точно скряга, прячущий свое золото, дабы никто не завладел им после его смерти.

Мои беседы с тетушкой Маргарет обычно мало касаются настоящего или же будущего: для дня сегодняшнего у нас есть все, нам потребное, и ни мне, ни ей не надо большего; что же до грядущего дня, то мы, стоя на самом краю могилы, не испытываем ни страха, ни тревог.

Поэтому неудивительно, что мы все больше обращаемся к прошлому и, воскрешая в памяти часы богатства и процветания нашей семьи, забываем нынешнюю утрату ею состояния и положения в обществе.

После этого небольшого вступления читатель будет уж знать о тетушке Маргарет и ее племяннике все необходимое, чтобы полностью понять дальнейшую беседу и вытекающее из нее повествование.

На прошлой неделе, посетив на исходе летнего вечера престарелую даму, коей уже представлен мой читатель, я был встречен ею с обычным радушием и нежностью, но в то же время она показалась мне какой-то отчужденной и молчаливой. Я осведомился о причинах тому.

— На днях распахали старое кладбище, — ответила тетушка. — Джон Клейхадженс, судя по всему, обнаружил, что то, что там покоилось — полагаю, останки наших предков — куда как отлично удобрило луг.

Тут я привскочил с несколько большей пылкостью, нежели обычно выказывал в последние несколько лет, однако же опустился на место, когда тетушка добавила, коснувшись моего рукава:

— Впрочем, кладбище давно уже почиталось общинным выгоном и использовалось как пастбище, и что мы можем возразить тому, кто употребляет свою собственность ради своей же выгоды? Кроме того я говорила с ним, и он весьма охотно и учтиво обещал, что ежели найдет какие-либо кости или надгробья, то с ними будут обращаться осторожно и перенесут на новое место — а чего большего могу я просить? На первом же камне, что они нашли, было выгравировано имя Маргарет Ботвелл и дата — 1585 год, и я велела осторожно отложить его до поры, поскольку считаю, что он предвещает мне скорую смерть, и, прослужив моей тезке две сотни лет, был выброшен на поверхность как раз вовремя, чтобы сослужить и мне ту же добрую службу. Дом мой давно уже был приведен в полный порядок в отношении той малой толики земных забот, что еще требуются ему, но кто осмелится утверждать, что его счет с Небесами в несомненной исправности?

— После ваших слов, тетушка, — отвечал я, — вероятно, мне следует взять шляпу и откланяться, и так бы я и поступил, когда бы в этом случае с вашей набожностью не смешивалось нечто иное, не столь похвальное. Долг каждого истинного христианина — непрестанно думать о смерти, но обнаружив старое надгробие, полагать, будто смерть эта близится — это уже, право, суеверие. И от вас, с вашим несомненным здравым смыслом, который так долго служил опорой павшему семейству, я в последнюю очередь стал бы ожидать подобной слабости.

— Равно как я и не заслужила бы подобных подозрений от тебя, племянник, — возразила тетя Маргарет, — если бы мы говорили о любом событии повседневной жизни. Но в этих материях я и впрямь суеверна и отнюдь не желаю расставаться со своими предрассудками. Они отделяют меня от эпохи нынешней и связывает с той, к которой я стремлюсь; и даже если мое суеверие, как то случилось сейчас, влечет меня к краю могилы и побуждает заглянуть за этот край, мне не хотелось бы рассеивать его. Оно ласкает мое воображение, не отражаясь ни на рассудительности моей, ни на поступках.

— Признаюсь, милая моя тетушка, — сказал я, — что поведись мне услышать подобную речь от кого-нибудь кроме вас, я бы счел ее просто причудой, подобно чудачеству священника, что, не желая признаваться в ошибке, привычки ради, предпочитает так и произносить на старый лад Mumpsimus вместо Sumpsimus.

— Что ж, — заявила тетушка, — тогда попробую объяснить свою непоследовательность в этом отношении на ином примере. Я, как тебе известно, отношусь к весьма устаревшей породе людей, называемых якобитами — но такова я лишь в мечтах и помыслах чувствительной души, поскольку на деле ни один более ярый приверженец короля Георга Четвертого (да хранит его Господь!) еще не возносил мольбы о его здравии и процветании. Ручаюсь, что добросердечный наш государь не станет строго судить старуху, если иной раз вечерком, в сумерках, вот как сейчас, она откинется в кресле-качалке и добрым словом помянет храбрецов, чье понимание долга заставило их восстать против его деда и которые за родину и за того, кого они считали законным своим принцем,

Сражались, пока не присохла рука к стальной рукояти меча.

Встречали в бою судьбину свою, но кровь их была горяча.

Так не приходи же ко мне в те минуты, когда голова моя полна пледов, волынок и шотландских палашей и не спрашивай меня, почему я восхищаюсь тем, что — увы, не стану отрицать — по общему суждению, должно уже навеки прекратить свое существование. И в самом деле, я не смогу не согласиться с твоими доводами, и все же, хотя тебе и удастся, пусть и против моей воли, убедить меня, но проку тебе в том будет немного. С таким же ровно успехом ты можешь зачитать пылкому влюбленному перечень недостатков его возлюбленной — ибо заставив его выслушать весь список от начала и до конца, ты добьешься от него только того ответа, что он, мол, «лишь сильнее любит ее».

Я не сожалел, что мне удалось рассеять мрачное настроение тетушки Маргарет, и потому продолжил беседу в том же тоне.

— Ну, все же, по глубокому моему убеждению, наш добрый король тем более может положиться на лояльность миссис Ботвелл, что он обладает правами Стюартов на престол и Актом Престолонаследия впридачу.

— Может статься, если бы мои сердечные склонности подчинялись лишь строгой логике и последовательному ходу мыслей, так оно и было бы, — покачала головой тетушка Маргарет, — но на самом деле, так и знай, мои верноподданнические чувства были бы не менее пылки и тогда даже, когда бы права короля на престол были скреплены лишь волей народа, изъявленной Революцией. Я не из этих ваших приверженцев jure divino.

— Хоть и принадлежите к якобитам.

— Да, хоть я и якобитка, или, выражаясь точнее, можешь называть меня приверженкой той партии, членов которой во времена королевы Анны называли «Непостоянными», потому что они руководствовались иной раз чувствами, а иной

— принципами. Да и потом, жестоко с твоей стороны было бы запретить бедной старушке проявлять в своих политических пристрастиях такую же непоследовательность, какую весь мужской род ежедневно проявляет решительно во всех отношениях. Ведь тебе не удастся указать мне хотя бы одного сына Адама, чьи суждения, наклонности и пристрастия шли бы исключительно прямой дорогой, как диктует здравый смысл, а не сворачивали бы то и дело в сторону.

— Твоя правда, тетушка, — согласился я, — но ты-то сворачиваешь с прямой тропы подобрей воле, и заставить тебя вернуться на нее можно было бы лишь силой.