– Мне очень жаль, Мия. Он скончался.

– Умер? – уточняю я одеревенелыми губами.

Доктор Соломон, с выражением печали на лице, трогает меня за руку.

– Да. Соболезную.

Мышцы моего лица онемели – окаменели. Пожалуй, и слава богу. Незачем ему видеть, что2 я на самом деле чувствую.

Восторг. Радость. Полнейшее, тотальное невероятное облегчение.

Оливер умер.

Мне хочется смеяться.

– Мия, вам нехорошо? Может, присядете?

Доктор Соломон берет меня за плечо, подводит к одному из пластиковых стульев в приемной.

Даже не верится, что Оливера больше нет.

Меня распирает от радости и облегчения.

– Можно воды? – прошу я доктора Соломона.

– Конечно.

Он выходит из комнаты. Я рада, что на время осталась одна.

Оливера больше нет.

Я свободна.

Свободна.

Я обхватываю себя руками, крепко обнимаю.

Меня переполняет… возбуждение… Или расслабленность… Пожалуй, и то и другое одновременно.

Наверно, я должна испытывать скорбь, ведь я потеряла отца.

Но, если честно, я не горюю. Ничуточки.

И рада этому.

Я счастлива.

Потом я чувствую, как с моими губами что-то происходит.

Нечто такое, чего не случалось очень давно. Во всяком случае, по-настоящему. Они раздвигаются в улыбке.

Я прикладываю палец к губам.

Действительно: естественная, искренняя улыбка.

У двери какое-то движение – доктор Соломон.

Усилием воли я скрываю улыбку, принимая безучастный вид.

Доктор Соломон садится рядом, дает мне пластиковый стаканчик с ледяной водой. От соприкосновения пальцев с холодом я вздрагиваю.

Он кладет руку мне на плечо, ободряюще стискивает его. Наверно, думает, что я все еще нахожусь в шоке.

Мне хочется скинуть его ладонь. Ненавижу, когда меня трогают. Ненавижу прикосновение мужских рук.

– У вас есть кто-то, кому можно позвонить? – спрашивает он.

К чему этот вопрос? Он же знает, что родных и близких у меня нет. Оливер был моим единственным родственником.

Я качаю головой.

– Мужайтесь, все будет хорошо, – утешает меня доктор Соломон, убирая руку с моего плеча.

Я поднимаю на него глаза, киваю.

Молчу, потому что если открою рот, могу ляпнуть, что у меня будет не просто все хорошо – у меня все будет отлично, превосходно.

А это не то, что следует говорить спустя несколько минут после того, как тебе сообщили о смерти родного отца. Тем не менее это – чистая правда. Впервые в жизни я могу со всей уверенностью заявить, что теперь у меня действительно все будет замечательно.

Восемь месяцев спустя…

Смахнув с лица прядь волос и отложив моток клейкой ленты, я обвожу взглядом громоздящиеся вокруг меня коробки. Последние несколько дней я упаковывала вещи Оливера, которые собираюсь отдать в магазин «Добрая воля»[1]. С того дня, как он скончался от сердечного приступа, прошло уже восемь месяцев, но, уверяю вас, я не избавлялась от его вещей не из сентиментальности. Просто оттягивала неприятный момент, не желая приближаться ни к чему, что ему принадлежало. Теперь дом, выставленный на продажу полгода назад, наконец-то нашел своего покупателя, потому и от всего остального пора освободиться.

Я не скорблю. Вообще ничего не чувствую. Разве что облегчение от того, что его больше нет, и еще – опустошенность, будто во мне разверзлась огромная черная дыра. Это ощущение не покидает меня с того самого мгновения, как я узнала о его смерти.

Забавно, да, что он умер от инфаркта? Ирония судьбы. Великий Оливер Монро, всеми уважаемый и почитаемый кардиохирург, умирает от сердечного приступа.

Мне хочется думать, что это – Божья кара.

Единственный человек, который мог бы его спасти, – это он сам. Может быть, возмездие в конечном итоге настигает тех, кто заслуживает наказания. Мне необходимо в это верить, только эта вера и дает мне силы жить.

Знаете, как говорят – «надо бы хуже, да некуда». Это как раз про меня. Но в моем случае, пожалуй, так: «чуть полегче, но все равно дерьмо».

Я выехала из своего дома, хотя какой это мой дом – насмешка одна. Домом зовется место, где ты чувствуешь себя в безопасности, а я в этом доме в безопасности себя не чувствовала ни секунды.

Однажды ночью я пробудилась от кошмарного сна – в панике, охваченная ужасом. Думала, Оливер идет за мной, а потом вдруг поняла, что я больше не в западне, что могу спокойно покинуть этот дом – воплощение моих кошмаров.

На следующий день я выставила дом на продажу и купила себе квартиру близ колледжа, где училась, и неподалеку от жилища моего парня Форбса.

Мы начали встречаться через месяц после кончины Оливера.

Как только я наконец озознала, что освободилась от своего отца, я слегка распоясалась. В моем понимании. Стала посещать бары – то, чего прежде мне никогда не дозволялось.

Я толком не знала, что ищу или что надеюсь найти… но именно тогда я нашла Форбса.

Или, может быть, он меня нашел.

Мы познакомились в баре. Он подошел ко мне и предложил меня угостить. Он был само очарование. Я была польщена. Таким вниманием, как Форбс в тот вечер, меня еще никто не удостаивал. Казалось, он ловит каждое мое слово.

Я окунулась в него, словно в бочку с жидким шоколадом, а позже выяснилось, что Форбс скорее сродни зыбучим пескам.

Наши свидания быстро переросли в близость. Форбс стал моим любовником.

Моим первым любовником.

Впервые стал для меня всем.

Я была счастлива. Упивалась своим счастьем.

Это быстро прошло.

Четыре месяца назад, когда Форбс в пылу спора ударил меня наотмашь, я поняла, что связалась с точно таким же человеком, каким был мой отец.

Сама удивляюсь, как я сразу его не раскусила, ведь Форбс – просто копия Оливера. Только отец мой был врачом, а Форбс становится преуспевающим адвокатом.

Его все любят. Он до неприличия красив. Умен. Обаятелен. Знакомый типаж, да?

Я должна была мгновенно догадаться, что за закрытыми дверями он будет проявлять те же качества, которые были присущи моему отцу.

Бессердечие. Жестокость – в физическом плане и эмоциональном.

Почему я с ним не порываю?

Потому что других отношений не знаю.

Никогда не знала.

Меня, подобно пчеле, летящей на мед, влекло к такому человеку, как Форбс, потому что та жизнь, которую он предлагает, для меня привычна.

Легко быть ничтожеством для кого-то, а вот чтобы тебя ценили… добиться этого, пожалуй, гораздо труднее.

Я не напрашиваюсь на сочувствие. Моя жизнь такая, какая есть. И живу я так, как живу. Есть люди, которым гораздо хуже, чем мне. Например, дети, которые голодают, становятся сиротами, умирают каждый божий день безо всяких на то причин или оснований. Так что да, я вполне способна стерпеть побои, которым порой подвергаюсь.

Убеждена, что у каждого свое восприятие боли и со своими страданиями каждый справляется по-своему, и если вам хочется жалеть себя, потому что вам выпала несчастливая карта, что ж – ваше право. Я вас судить не стану.

Я немало пролила слез, сетуя на свою горькую участь. Потом слезы иссякли, я расправила плечи и стала жить дальше.

Я живу так, как того заслуживаю. Это то, чему научил меня Оливер.