От базы на Рассохе до бригады на Гуситэ около ста тридцати километров. Добираемся на тракторе целую неделю через болота в пойме реки Намындыкан. Река вздулась от непрерывных дождей — о переправе нечего и думать. Болота сменяют невысокие увалы, поросшие лиственничной тайгой, потом снова тянутся болота. Нескончаемая туманная морось висит над землей...

Прибыв в бригаду, лишь переночевали — и снова дорога. Поражаюсь выносливости и мастерству таежных механизаторов: наш тракторист немного отдохнул после трудного пути и опять кочует с бригадой на новую стоянку, поближе к стаду.

Кочуем... Под унылым дождем приумолкли даже ребятишки, только трактор натужно ревет, вытаскивая гусеницы из раскисшей земли. Наконец след повел в гору, но все по-прежнему закрыто туманом, и не верится, что сбудутся слова патриарха бригады Ивана Кириковича:

— На Бурлякичь солнце встречать будем!

Место для новой стоянки выбрано в седловине между двумя вершинами горы Бурлякичь. Пока мы с ветврачом ставили клубную палатку, затаскивали груз, женщины успели соорудить юрту, установить пологи и сготовить ужин (или завтрак?). Уже часа три утра, а просвета в тумане не видно, так и засыпаем в отсыревших кукулях, под стук капель по замшевой крыше древнего кочевого жилища...

А утром пробудило нас... солнце. Заголубели таежные дали, засинел на севере горный хребет. Да и в юрте многое изменилось: над костром на крючке висит старинный медный чайник, рядом — не менее старый котел со свежей олениной.

— Чай урулли! — приглашает хозяйка, доставая мясо из котла кованым крючком, на лирообразной ручке которого поблескивают светлые узоры. Видно, очень уж выразительны были наши лица, если Улита Николаевна сказала улыбаясь:

— Моей бабушки вещи, всегда ими пользуемся, когда на новой стоянке первое солнце встречаем.

Хозяев тоже не узнать: на Улите Николаевне вместо домашнего халата — новый темный кафтан из летнего оленьего меха, на шее сверкают старинные бусы с ажурным литым кулоном — «один», покачиваются тяжелые серьги из серебряной проволоки с голубыми камнями, на пальцах мерцают двойные кольца — «унькэпэн». Хозяин Прокопий Семенович в замшевом кафтане с черно-красной оторочкой, светлыми пуговицами и с поясом, украшенным литыми бронзовыми бляхами. Заглянувшая в юрту бабушка Октя тоже разодета празднично — расшитая бисером шапочка, серебряные цепочки с ажурным крестом... Казалось, мы перенеслись во времена Тан-Богораза. Но бабушка мгновенно разрушила это впечатление: она пришла пригласить Прокопия Семеновича к рации — побеседовать с директором совхоза.

Расспрашиваю Ивана Кириковича о мастерах. Он показывает мне старинное копье, пожалуй, последнее и на Рассохе, и говорит, что совсем недавно почти все ковали себе вещи, украшая их орнаментом:

— Я тоже когда-то мог...

Бабушка Октя, сидя рядом, набивает свою трубку из расшитого кисета со множеством цепочек, на которых висят щипчики, шильца, уховертки. Все это покрыто ювелирной работы насечкой и гравировкой...

— Поезжай на Нитчан,— сказал дед Иван.— Там еще есть мастера.

Нитчан — высокое безлесное плоскогорье в верховьях речки Авлыякан. Обычно в августе в этих местах стоит тихая солнечная погода, но в этом году густые туманы окутывали все плоскогорье, было сумрачно, холодно, даже дым от костра, будто боясь непогоды, стелился по юрте. Зато оленям благодать: ни комара, ни мошки нет. Оленеводам тоже гораздо спокойней, в плохую погоду можно и отдохнуть.

Мой хозяин, Василий Сергеевич Хабаровский, сразу после чаепития вытащил сумку с инструментом, достал черенок от большой серебряной ложки, на доске укрепил тисочки, зажал в них серебро и начал пилить обычной ножовкой.

— Буду кольцо делать,— сказал он.

Отпилив кусочек металла величиной чуть больше пятака, мастер взял сверло-коловорот, просверлил по центру отверстие; потом приготовил другой верстак — бревно с вбитым в него круглым железным стержнем. На этом стержне начал расклепывать, развальцовывать заготовку маленьким молоточком. Сидел мастер на оленьем коврике, придерживая ногой верстак.

— Как раньше делали такие кольца: ведь инструмента не было? Или недавно научились? — спросил я Василия Сергеевича.

— Почему не было? Почти все делали сами: и зубила, и бруски из камня, и сверла лучковые. Молоток чаще покупали. А теперь, когда есть готовый хороший инструмент,— зачем буду самодельным работать? — ответил мастер и снова углубился в работу.

Развальцовка продолжалась до обеда — под ровными, точными ударами заготовка превратилась в кольцо, пока еще грубое.

— А как делается двойное кольцо?

— Можно и это сделать двойным,— ответил Василий Сергеевич.

Он еще полчаса поработал молоточком, осторожно выравнивая изделие, затем взял напильник и пропилил посреди кольца бороздку. Прикладывая железный стерженек по бороздке, сильно ударял по нему, расширяя и выравнивая углубление. Через несколько минут кольцо приняло характерную «эвенскую» форму двух спаянных колец. Мастер обработал его мелким напильником, шкуркой, отполировал сланцевой пылью и куском ровдуги — и вот оно засияло на руках хозяйки, не отличаясь от других перстней, украшавших ее пальцы.

Потом я попал к молодому мастеру Ивану Гавриловичу Болдухину — руководителю бригады, кочующей у подножия хребтов Карчан и Карынджя. Изделия Болдухина оригинальны, он даже идет на нарушение традиционных приемов. Вот и сейчас на ручке нового ножа — «хиркана» вырезаны силуэты лося и медведя, обычно не изображаемых эвенами.

— Это еще не готовая ручка, сейчас оловом заливать буду — красивее и крепче будет.

Иван Гаврилович вбил нож в бревно, ручку плотно обернул пергаментной бумагой и крепко обвязал нитками ниже узора, оставив вверху отверстие для заливки металла. В старину изделие обертывали берестой.

Болдухин знает, что я интересуюсь, как эвены работают с металлом, поэтому все разъясняет, не ожидая расспросов:

— Это литье называется «уррын», но это название для настоящего литья, когда в каменной форме отливали из бронзы и олова бляшки для нашивки на женскую одежду, большие кольца, кулоны, бляхи для мужских поясов. Для плавки металла были у некоторых банки глиняные — не знаю, где брали...

У самого Ивана тигель был из обычной консервной банки с согнутой в виде клювика стенкой. В тигле уже стояло на печке расплавленное олово. Через бумажную воронку мастер залил металл в полость узора. Когда олово остыло, на фоне темного дерева возникли четкие серебристые силуэты почитаемых в старину зверей — хозяев тайги, кормильцев эвенов. Потеки металла мастер убрал напильником.

— Как видите, все просто. Только узор надо вырезать крупный, и его части, соединяясь между собой, должны охватить всю рукоятку — тогда крепко будет. Вы спрашивали, как делать насечку? Она «тутдандар» называется. Вот время свободное будет — покажу...

Кузница у Ивана устроена за палаткой: железная печка вместо горна, на снегу постелен брезент, на нем — наковальня: бревно с вколоченным топором, на обухе которого и работают, придерживая бревно ногой. На куске ровдуги лежит медная и латунная проволока, кусочки серебра, зубила.

— Держи и много не говори. Что неясно, потом объясню.

Иван Гаврилович вытащил из печки раскаленную заготовку ножа. Передал мне клещи, сам взял широкое зубило и начал прорубать бороздку вдоль обушка заготовки. Работал без предварительной разметки, но бороздка получилась прямой. Вторая бороздка прошла параллельно первой, затем он пробил дужки орнамента специальными полукруглыми зубильцами. На этом черновая работа была закончена. Затем мастер нарезал кусочками медь и серебро, латунь изогнул по форме полукруглого зубильца. Велел мне крепко держать заготовку ножа на наковальне и, взяв кусочек меди маленькими щипчиками, приложил к бороздке. Точными, несильными ударами вбил медь в бороздку, еще несколькими ударами закрепил и разровнял ее. Так, поочередно вгоняя медные и серебряные полоски, прошел первый ряд орнамента.