Услышав это имя, мейстер Джордж выразил удивление:

– Ты один из слуг молодого лорда Гленварлоха, и в таком виде?

– Совершенно верно, и я его единственный слуга, я хочу сказать – в настоящее время; и я был бы счастлив, если бы он был малость богаче меня, хотя бы я сам остался таким же бедняком, как сейчас.

– Я видел его отца, окруженного целой свитой из четырех пажей и десяти лакеев в шуршащих атласных ливреях с галунами, – сказал мейстер Джордж. – Да, наш мир изменчив! Но есть другой, лучший мир. Славный древний род Гленварлохов, верно служивший своему королю и родине пятьсот лет!

– Скажите лучше – тысячу, ваша честь, – сказал слуга.

– Я говорю только то, в чем я уверен, мой друг, – сказал горожанин, – и ни слова больше. Я вижу, ты уже поправился. Ты сможешь дойти до дому?

– Да еще как, сэр! – ответил Ричи. – Я только вздремнул малость. Ведь я вырос у Западных ворот, и моя башка такой удар выдержит, какой быка свалил бы.

– Где живет твой господин?

– Мы остановились, как бы это сказать, ваша честь, – ответил шотландец, – в маленьком домике, в конце улицы, что выходит к реке, у честного человека, Джона Кристи, судового поставщика, как его называют. Его отец родом из Данди. Не знаю, как эта улица называется, помню только – рядом церковь большая. Не забудьте, ваша честь, что мы живем там просто под именем мейстера Найджела Олифанта, так как в настоящее время мы скрываемся, хотя в Шотландии мы зовемся лордом Найджелом.

– Твой господин поступил весьма благоразумно, – сказал горожанин. – Я постараюсь найти ваше жилище, хотя ты дал мне не очень-то понятный адрес.

С этими словами он сунул в руку Ричи Мониплайза золотой и посоветовал ему как можно скорее возвращаться домой, не ввязываясь ни в какие драки.

– Уж теперь-то я буду осторожнее, сэр, – сказал Ричи с важным видом, – ведь я теперь богат. Счастливо оставаться вам всем, и от души благодарю этих двух молодых джентльменов…

– Я не джентльмен, – сказал Дженкин, проворным движением надевая шапочку. – Я простой лондонский подмастерье и надеюсь когда-нибудь стать вольным горожанином. Пусть Фрэнк называет себя джентльменом, если хочет.

– Я был когда-то джентльменом, – сказал Танстол, – и, надеюсь, я не сделал ничего, чтобы потерять это звание.

– Ладно, ладно! Как вам угодно, – сказал Ричи Мониплайз, – но я очень признателен вам обоим и никогда не забуду вашей помощи, хоть сейчас мне не хватает слов, чтобы выразить свою благодарность. Доброй ночи, дорогой земляк.

С этими словами он протянул ювелиру свою длинную костлявую руку с узловатыми мускулами, торчавшую из рукава поношенного камзола. Мейстер Джордж сердечно пожал ее, а Дженкин и Фрэнк обменялись плутовскими взглядами.

Ричи Мониплайз собирался было выразить благодарность также и хозяину лавки, но, увидев, как он потом рассказывал, что тот «все что-то пишет в своей книжице, словно полоумный», ограничился тем, что на прощание слегка коснулся рукой своей шотландской шапочки, и вышел на улицу.

– Вот вам шотландец Джоки со всеми его пороками и добродетелями, – сказал мейстер Джордж, обращаясь к мейстеру Дэвиду, который, хотя и неохотно, прервал свои вычисления и, держа карандаш на расстоянии дюйма от записной книжки, уставился на своего друга большими тусклыми глазами, не выражавшими никакой мысли и никакого интереса к тому, что он услышал.

– Этот малый, – продолжал мейстер Джордж, не обращая внимания на рассеянность своего приятеля, – яркий пример того, как наша шотландская бедность и гордость превращают нас в лгунов и хвастунов; и все же уверяю тебя, что этот плут, который хвастливо врет на каждом третьем слове в разговоре с англичанином, всегда будет верным и заботливым другом и слугой своего господина; и, быть может, он отдал ему свой плащ, чтобы защитить его от холодного ветра, хотя сам вынужден ходить in cuerpo[27], как говорят испанцы. Поразительно! Чтобы смелость и верность – ибо я ручаюсь, что на этого малого можно положиться – не могли найти себе лучшего товарища, чем чванливое бахвальство! Но ты не слушаешь меня, друг Дэви.

– Я слушаю, слушаю очень внимательно, – сказал Дэви. – Ибо так как солнце совершает свое вращение вокруг циферблата за двадцать четыре часа, для луны нужно прибавить пятьдесят с половиной минут…

– Ты витаешь в небесах, приятель, – сказал его друг.

– Прошу прощения, – ответил Дэви. – Предположим, что колесо А совершает оборот за двадцать четыре часа, так, а колесо Б – за двадцать четыре часа пятьдесят с половиной минут; пятьдесят семь относится к двадцати четырем, как пятьдесят девять к двадцати четырем часам пятидесяти с половиной минутам или около того… Прошу извинить меня, мейстер Джордж, и от всей души желаю тебе доброй ночи.

– Доброй ночи?! – воскликнул мейстер Джордж. – Но ты ведь не пожелал мне еще доброго дня. Знаешь что, старина, отложи-ка ты эти записки, не то ты сломаешь внутренний механизм своего черепа, как нашему другу повредили его наружный футляр. Доброй ночи, нечего сказать! Я не собираюсь так скоро покинуть тебя. Я пришел, чтобы позавтракать с тобой, друг мой, и послушать игру на лютне моей крестницы, миссис Маргет.

– Клянусь честью! Я так рассеян, мейстер Джордж; но ты знаешь меня. Стоит мне только очутиться среди колес, – сказал мейстер Рэмзи, – как…

– К счастью, ты имеешь дело лишь с маленькими колесиками, – заметил его друг, когда, очнувшись от своих мыслей и вычислений, Рэмзи поднимался вместе с ним по маленькой лестнице во второй этаж, где жили его дочь и немногочисленные домочадцы.

Подмастерья снова вернулись в лавку и сменили Сэма Портера. Дженкин сказал, обращаясь к Танстолу:

– Ты видел, Фрэнк, как ласково обошелся старый ювелир со своим нищим земляком? Человек с его богатством никогда бы не обменялся таким вежливым рукопожатием с бедным англичанином. Надо отдать справедливость шотландцам – они из кожи будут лезть, чтобы помочь земляку, но даже ногтя не замочат, чтобы спасти утопающего южанина, как они нас называют. Но все же мейстер Джордж и в этом отношении лишь наполовину шотландец, ибо я знаю, что он сделал много добра также и англичанам.

– Знаешь, Дженкин, – сказал Танстол, – по-моему, ты и сам лишь наполовину англичанин. Почему ты вдруг стал на сторону шотландца?

– Но ведь ты сам поступил так же, – возразил Винсент.

– Да, потому что я видел, как ты начал; и кроме того, не в обычае камберлендцев нападать на одного толпой в пятьдесят человек, – ответил Танстол.

– Это также не в обычае приюта Христа Спасителя, – сказал Дженкин. – В Старой Англии всегда играют честно! К тому же, должен сказать тебе по секрету, в его голосе, вернее в его речи, звучали нотки, напоминавшие мне нежный голосок, звуки которого слаще для меня, чем последний удар колокола церкви Святого Дунстана, который я услышу в тот день, когда окончится срок моего учения. Ну как, ты догадался, кого я имею в виду, Фрэнк?

– Нет! Честное слово, – сказал Танстол. – Вероятно, шотландку Дженет, прачку?

– К черту Дженет вместе с ее бельевой корзиной! Нет, нет, нет! Слепая сова, неужели ты не догадываешься, что я имею в виду прелестную мисс Маргарет?

– Ого! – сухо промолвил Танстол.

Живые черные глаза Дженкина вспыхнули гневом, и он бросил на своего товарища подозрительный взгляд.

– Ого?!. Что значит, собственно, это ого? Я думаю, что буду не первым подмастерьем, женившимся на дочери своего хозяина!

– Я полагаю, что они держали свои намерения в секрете, – сказал Танстол, – во всяком случае, до окончания срока учения.

– Вот что я тебе скажу, Фрэнк, – резко ответил Дженкин. – Может быть, так принято у вас, у благородных. Ведь вас с колыбели учат скрывать два разных лица под одним капюшоном, но я никогда не научусь этому.

– Ну что ж, на то есть лестница, – холодно заметил Танстол, – поднимись наверх и смело проси руки миссис Маргет у нашего хозяина и посмотри, какое лицо ты увидишь под его капюшоном.