– Я достаточно долго сидела в тюрьме за короля Карла и вовсе не намерена возвращаться туда по его повелению, – сказала графиня. – Кроме того, если меня отстранят от управления владениями моего сына на острове, еще кто-нибудь может сделать попытку захватить там власть. Я буду очень благодарна вам, кузен, если вы найдете средство благополучно доставить меня в Вейл-Ройял, а оттуда, надеюсь, меня проводят до Ливерпуля.
– Вы можете рассчитывать на мое покровительство и защиту, миледи, – отвечал хозяин, – хотя вы явились сюда ночью и принесли в переднике голову злодея, подобно Юдифи из святых апокрифов{79}, которые, как я с радостью узнал, ныне опять читают в церквах.
– Много ли дворян прибывает ко двору? – спросила графиня.
– Да, сударыня, – отвечал сэр Джефри, – и, как говорит пословица, когда рудокопы начинают разрабатывать новую жилу, они трудятся в надежде на милость Божию и на то, что могут там найти.
– Хорошо ли принимают там старых кавалеров? – продолжала расспрашивать графиня.
– По правде говоря, сударыня, в лучах королевской милости расцветают все надежды, но до сих пор лишь немногие цветы принесли плоды.
– Надеюсь, кузен, у вас не было причин сетовать на неблагодарность? Немногие достойны благосклонности короля более, чем вы, – заметила графиня.
Сэру Джефри, как человеку благоразумному, не очень хотелось признаваться в том, что он обманулся в своих надеждах, но врожденное простодушие не позволило ему совершенно скрыть свое разочарование.
– Кто? Я, ваша светлость? – воскликнул он. – Увы! Чего может ожидать от короля бедный деревенский рыцарь, кроме удовольствия снова видеть его на троне в Уайтхолле{80}. Когда я представлялся его величеству, он принял меня очень милостиво, упомянул о сражении при Вустере и о моем коне Черном Гастингсе; правда, он забыл его имя, да, кажется, и мое также, но принц Руперт шепнул ему на ухо. Кроме того, я встретил там старых друзей – его светлость герцога Ормонда, сэра Мармадьюка Лэнгдейла{81}, сэра Филиппа Масгрейва{82} и других, и мы по старинному обычаю раза два вместе пировали.
– Я полагала, что столько ран, столько подвигов, столько убытков заслуживают большей награды, чем несколько любезных слов, – сказала графиня.
– Да, сударыня, кое-кто из моих друзей тоже так считал, – отвечал Певерил. – Одним казалось, что потеря нескольких сотен акров плодородной земли стоит, по крайней мере, какого-нибудь почетного звания; другие полагали, что происхождение от Вильгельма Завоевателя (прошу прощения, что так хвалюсь перед вами) дает право на более высокое звание или титул, нежели те, какие были пожалованы лицам с менее блестящей родословной. Знаете, что сказал по этому поводу остряк герцог Бекингем (кстати, дед его был рыцарь из Лестера – намного беднее меня и едва ли такого же знатного рода)? Он сказал: «Если всех особ моего звания, заслуживших в последнее время милость короля, возвести в достоинство пэров, то палате лордов придется заседать на равнине Солсбери!»
– И эту плоскую шутку сочли за разумный довод? Впрочем, это вполне естественно там, где разумные доводы почитаются плоскими шутками, – промолвила графиня. – Но вот идет некто, с кем я желаю познакомиться.
Это был юный Джулиан; он вошел в залу, держа за руку свою сестренку, словно свидетельницу, которой надлежало подтвердить его хвастливый рассказ о том, как он, усевшись верхом на Черного Гастингса, сам доехал до конюшни, причем Сондерс, хоть и шел впереди, ни разу не взялся за поводья, а Брюэр, шагавший рядом, только слегка его придерживал. Сэр Джефри взял сына на руки и горячо его расцеловал, а когда он поставил Джулиана на землю, графиня подозвала мальчика к себе, поцеловала в лоб и окинула пристальным взором.
– Он настоящий Певерил, – сказала она, – хотя, как тому и следует быть, у него есть некоторые черты рода Стэнли. Кузен, вы должны исполнить мою просьбу: через некоторое время, когда я буду в безопасности и дела мои уладятся, пришлите мне маленького Джулиана, чтобы он воспитывался в доме Дерби как мой паж и товарищ юного графа. Надеюсь, что мальчики станут друзьями, подобно их отцам, и что Провидение ниспошлет им более счастливые дни![8]
– От всей души благодарю вас за это предложение, ваша светлость, – сказал рыцарь. – Слишком много благородных домов ныне пришло в упадок, а еще большее число их пренебрегает обучением и воспитанием благородных юношей, и я часто опасался, что мне придется держать Джулиана при себе, а ведь сам я по недостатку воспитания вряд ли смог бы многому его обучить, и ему суждено будет остаться простым дербиширским рыцарем, не знающим толку ни в чем, кроме соколиной охоты. Но в вашем доме, миледи, и при молодом графе он получит такое воспитание, о каком я не смел и мечтать.
– Между ними не будет никакого различия, кузен, – сказала графиня. – Я буду заботиться о сыне Маргарет Стэнли так же, как и о своем, коль скоро вы искренне желаете вверить мальчика моим попечениям. Вы побледнели, Маргарет, и в глазах ваших заблестели слезы? – продолжала она. – Это ребячество, дитя мое. Вы не могли бы пожелать своему сыну лучшей участи, ибо дом моего отца, герцога де ла Тремуйль, был самой знаменитой рыцарской школой во Франции, и я поддержала эту славу и не допустила никакого послабления благородных правил, предписывающих молодым дворянам дорожить честью своего рода. Вы не можете предоставить Джулиану таких преимуществ, если будете воспитывать его у себя дома.
– Я понимаю, сколь высокую честь вы мне оказываете, ваша светлость, – отозвалась леди Певерил, – и должна принять предложение, которое делает нам честь и которое уже одобрил сэр Джефри, но Джулиан – мой единственный сын и…
– Единственный сын, но не единственное дитя, – возразила графиня. – Слишком много будет чести нашим повелителям-мужчинам, если вы обратите всю свою любовь на Джулиана и не оставите ничего этой прелестной малютке.
С этими словами она поставила на пол Джулиана и, взяв на колени Алису Бриджнорт, принялась ее ласкать. Несмотря на мужественный характер графини, в голосе и выражении лица ее было столько доброты, что девочка тотчас с улыбкой ответила на ласку. Ошибка гостьи чрезвычайно смутила леди Певерил. Зная порывистый и горячий нрав своего мужа, его преданность памяти графа Дерби и уважение к вдове покойного, она испугалась необдуманных поступков, которые он мог совершить, узнав о поведении Бриджнорта, и очень хотела рассказать ему об этом наедине, заранее приготовив его к такому известию, но заблуждение графини ускорило ход событий.
– К сожалению, эта прелестная малютка не наша, сударыня, – сказал сэр Джефри. – Она – дочь нашего ближайшего соседа, хорошего человека и, смею сказать, доброго соседа, хотя в последнее время его совратил с пути истинного и заставил нарушить присягу один подлый пресвитерианин, который величает себя пастором и которого я намерен безотлагательно согнать с его насеста, будь он трижды проклят! Хватит с меня его кукареканья! У нас найдется чем выколотить пыль из женевских плащей{83}, вот что я скажу этим негодяям с их постными рожами! Да, но эта девочка – дочь Бриджнорта, нашего соседа Бриджнорта из Моултрэсси-Холла.
– Бриджнорта? Я полагала, что знаю все благородные фамилии в Дербишире, но Бриджнорта я что-то не припомню, – задумчиво произнесла графиня. – Впрочем, кажется, один из них был в комитете по секвестрации. Надеюсь, это не тот?
– Да, это именно тот, о котором вы говорите, миледи, – не без смущения отвечал Певерил, – и вы можете представить себе, как неприятно мне было принимать услуги от человека подобного сорта, но если бы я от них отказался, у Маргарет вряд ли осталась бы крыша над головой.
