От постоянных и трудно переживаемых унизительных ситуаций, связанных с формированием кабинета, ходил он тогда с ярко-красными щеками, поэтому о цветном снимке Хайди пришлось забыть. В черно-белых тонах все решилось, когда премьер пригласил ее в Самару посетить вместе с ним и губернатором Титовым авиационный завод. Служба, призванная охранять технологические секреты на режимном заводе, вынуждена была по приказу начальства оберегать Хайди, чтобы не споткнулась она вдруг и не заплутала среди циклопических конструкций.
– Осторожно, Хайди, упадешь! – то и дело бросал в ее сторону встревоженный Степашин, не являвшийся, как и она, сугубым формалистом.
– Формалисты – это те, кто не владеет формой, – шутила Хайди. – А я ею владею. Еще пару кадров, Сергей, на фоне вон той космической штуковины.
Сергей Вадимович принимал позу, разглядывая «штуковину», стыковочные узлы которой еще не были запатентованы, а Хайди неистовствовала, снимая сверху, снизу, справа и слева. Разве что изнутри не снимала.
– Есть, есть!.. – восторженно восклицала она, стреляя глазом в сторону остального начальства.
– Какой шарм! – восхищенно покачивал головой губернатор Титов. – Какая сексапильность!..
Это Хайди слышала от многих. Кирсан Илюмжинов, усадив ее в «Линкольн», немедленно объяснился в нагрянувшем чувстве и поклялся сделать ее национальным достоянием Калмыкии.
– В музее меня поселить хочешь, что ли?
– Я тебе дворец построю. Укажи место. Пальмы вокруг посажу. Рядом с тобой они приживутся.
– И стали три пальмы на Бога роптать: «На то ль мы родились, чтоб здесь увядать?..»
– Ты и стихи сочиняешь?
– Это Лермонтов, – скучно отвечала она. -Час на съемку, Кирсан – и обратно в аэропорт. Меня Степашин ждет…
В Саратове Аяцков прогнал персонального верблюда, на котором она каталась, и носил ее по парку на руках. Березовский в собственном самолете пытался выразить себя иначе, чем ему было предопределено. Свет и тени пробовал на ощупь, как слепец. Хайди смеялась. Один лишь секретарь Совета безопасности Владимир Путин стоял перед нею, как оловянный солдатик, ни разу не улыбнувшись и не пытаясь преодолеть барьер, за которым красота только и спасает мир. Хайди смеялась…
Портреты получались у нее все менее совершенными, однако щедрая российская слава, перехлестывая через край, претендовала уже на мировое признание. «Осторожно, Хайди, упадешь», – шептала она себе среди сумасшедших изломов российского политического тщеславия. Другим она шептала другое, тоже неизменное, и дремлющий азарт клиентов замирал в счастливой фотографической неподвижности: «Умру без тебя».
После серии съемок на Самарском авиационном заводе, в Арзамасе-16, Челябинске-40, Плесецке и прочих местах, куда прежде не ступала нога свободного фотохудожника, она уже не столь ревностно заботилась о пропорциях светотени и романтике облика своих высокопоставленных фотомоделей, тем более что падали они вниз гораздо стремительнее, чем карабкались наверх. Выверенная стильность ее прежних работ сменялась очевидной невозможностью или нежеланием хотя бы повторить былой успех, но и это не слишком волновало.
Новый интерес возник в результате знакомства с главой президентской администрации Александром Волошиным. Именно он невольно подсказал ей идею портрета-дубль. Ткнул пожелтевшим от табака пальцем в глянцевые усы курского губернатора Руцкого и сказал: «Этот скоро будет сидеть». Далее безжалостный палец инквизитора прошелся по вдохновенным губернским ликам Титова, Росселя, омского Полежаева, смоленского Прохорова, питерского Яковлева…
– Не тех снимаете, Хайди. Это балласт. В лесу им будет холодно, в степи им будет жарко. Знаете колонию в Нижнем Тагиле? Там им будет в самый раз. Ящики будут сколачивать мученики власти, доносы писать на тех, кто еще на свободе…
– Знаете, Саша, я давно одержима идеей создать собирательный образ российской власти, но пока что топчусь на месте. Кто из конкретных персоналий, по-вашему, ближе всего к собирательному образу? Ельцин? Путин? Кто-то другой? Может быть, это Сталин?
– Нету таких, – буркнул Волошин.
– Ну хотя бы скажите – это отрицательный образ или положительный?
– Это загадочный образ.
– О, я поняла! Как мне это самой в голову не пришло! Действительно, образ-загадка.
– Фотографировать с затылка, – усмехнулся Волошин.
– У меня стреляющий глаз, – игриво напомнила она.
– Тем более, – сказал Волошин.
Былая московская популярность аспирантки Монреальского университета и самодеятельного фотохудожника Хайди Холлинджер по прозвищу Стреляющий Глаз сравнима сегодня разве что с популярностью прокурора Крыма полковника юстиции Натальи Поклонской. Почему еще и японцы массово запали на ее прокурорский образ, объяснить невозможно. Даже если учесть, что образ этот вызывает у мужчин страстное желание стать у Поклонской обвиняемым по любой статье.
И все же сравнение Хайди Холлинджер с Натальей Поклонской не вполне корректно. Поклонскую обожает вся Россия, не считая Японии, а прелестную Хайди боготворила только политическая элита, готовая носить ее на руках, что и удавалось некоторым счастливчикам-губернаторам вроде Аяцкова. Но и только. Хайди – девушка с ненавязчивой целомудренностью.
Ёще нюанс. Если вообразить, что в совмещенных пространстве и времени вдруг пересеклись профессиональные обязанности прокурора Поклонской и фотохудожника Холлинджер, то не исключено, что русская красавица предъявила бы канадской прелестнице обвинение в деятельности, не совместимой с официально заявленной.
Неспроста же лидер КПРФ Геннадий Зюганов, который при одном взгляде на точеную фигурку Хайди мгновенно забывал основы марксизма-ленинизма, утверждал, что вместо шнурков в ботинках разведчицы Холлинджер имеют место передающие антенны. Возможно, он так шутит, дядюшка Зю, томимый ревностью. Возможно также, шуткой является и утверждение, что Хайди, использующая свою неотразимую сексуальность исключительно в мирных целях, это Мата Хари наших непростых дней.
Нет, однако, и доли юмора в том, что канадская дива с фотоаппаратом на шее и золотистыми локонами у висков побывала на самых закрытых, строго режимных предприятиях российской оборонки, запечатлевая там своих персонажей в рабочей обстановке. Контрразведка заходилась в истерике, но ей было приказано мыть руки перед искусством и не дергаться.
Однажды Хайди ограбили среди бела дня на Новом Арбате. Отняли деньги, кредитные карточки, фотоаппарат и даже рюкзачок с роликовыми коньками. Прохожие видели, что происходит, и спешили мимо. Догадывались, наверное, что тут не совсем ограбление. Какой бандит станет отсматривать снятый материал потерпевшей прямо на месте преступления?
Вскоре Хайди улетела в Монреаль. Политики и чиновники категории А коллективно заскучали: «Мисюсь, где ты?..» Печаль понятна, ведь явление Хайди принадлежит народу, и как пережить ее исчезновение?
Хайди вернулась. Столь же ослепительная, необъяснимо притягательная и для всех по-прежнему желанная. Вернувшись, объявила, что сбылась ее мечта – она родила сына, названного Лукой. Ясно, что отец его – русский, но кто он?
Чиновники категории А смотрели друг на друга хмурыми гнидами, а ревнивые политики федерального уровня коллективно ушли в анонимный запой. Каждый из них знал, что счастливый билет выпал не ему, но невыносимой была мысль, что достался он политическому, сопернику.
Хайди смеялась.
Унесенные властью
Интерес к России Хайди объясняла тем, что пишет диссертацию о многоликой российской власти, рассчитывая в итоге создать некий собирательный образ. Своим персонажам она льстила их же фотопортретами. Десятки, а то и сотни отпечатков летели в корзину, фотосессии повторялись, места съемки менялись, пока не достигался желаемый результат. Клиенты потом глазам своим не верили: «Как это она сумела разглядеть во мне настоящего?!» Имелось в виду, что Хайди своим стреляющим глазом разглядела личность, исторически расположившуюся где-то между Наполеоном, Махатмой Ганди и Юлием Цезарем.
