Вход в мир осуществленной мечты открывает не Шекспир, а простая пробка. Жизнь продолжается, пока прыгает пробка: «У вас есть мечта? Она – под крышкой кока-колы! Пришлите нам десять крышек – и ваша мечта осуществима!»
Жить, оказывается, хорошо и без искусства. Потому что существует пиво «Старый мельник» и глянцевое кофейное счастье «Нескафе». А также «Дирол», несущий утреннюю прохладу и свежесть; гигиенические прокладки, защищающие вас 24 часа в сутки, и «Тефаль», который всегда думает о вас. И за вас. Не говоря уже о матрасе «Дормео», который все сделает за вас. И без вас. Звоните прямо сейчас.
Вероятно, это и есть та свобода слова, за которую истово боролись на ТВ, истребляя всяческую культуру концептуальным сквернословием бывшего министра Швыдкого и ярко выраженным скудоумием бывшего телеведущего НТВ Евгения Киселева. Эта свобода прекрасно обходится без веры, надежды, любви. И без высокого искусства: «Огонь зажигает чувства, вода утоляет желания. Пиво «Белый медведь». Жить хорошо!»
Звоните. Прямо. Сейчас. Матрас «Дормео» ждет. А больше ведь вам ничего и не надо.
Четырнадцать серых крыс
Их и в самом деле было четырнадцать – рекламных агентств, поделивших эфир на Первом канале. Суммы, получаемые ими, сопоставимы с доходами от продажи энергоресурсов или от торговли наркотиками. В бюджет телеканала поступали гроши. Была выстроена замечательная схема, по которой канал платил за производство телепрограмм, а рекламное время уступал по мизерным расценкам доверенному посреднику Сергею Лисовскому, возглавлявшему фирму ЛИС'С. Через свою же компанию «Премьер-СВ» он перепродавал эфир посредникам. Но уже раз в двадцать дороже Посредники накручивали свой интерес и выходили на рекламодателей. Тут вступала в действие система откатов. Всем было хорошо. Спрос превышал предложение.
Реклама уверенно вытесняла популярные передачи из сетки вещания. Посредники купались в роскоши, не забывая при этом подогревать интересы чиновного люда, призванного контролировать финансовую дисциплину и блюсти права телезрителей, бившихся в конвульсиях яростного неприятия кариесно-перхотного потока рекламных слоганов.
Товары и услуги перестали быть самодостаточной ценностью девальвируемого рынка, а стали чем-то вроде необязательного приложения к опережающему расцвету собственно рекламы. Рассуждать над этим парадоксом не рекомендовалось. Сковородка «Тефаль» думала за всех размышляющих. Чувственные топ-модели ежечасно томились неутолимым желанием отведать растворимый суп «Галлина Бланка», чтобы тут же почистить зубы уникальной щеткой, проникающей даже в те места, где наличие зубов не предполагалось. Удовольствие от этих занятий, естественно дополняющих друг друга, стимулировалось наглядной демонстрацией постельной страсти: «О, дай мне еще шоколада! Больше! Еще, еще!..»
Пока не слух, но некий шорох принесли сквозняки останкинских коридоров: «Листьев намерен порушить сложившуюся систему вещания и продажи рекламного времени. Он псих или самоубийца? Если Влад и в самом деле вздумает ввести прозрачные финансовые схемы, за его жизнь не дадут и ломаного гроша».
Влад сознавал это. Он не являлся бессребреником. Более того, был здорово скуповат и скрытен во всем, что касалось его личных доходов. Даже обожаемая, а после нелюбимая гражданская жена Альбина Назимова лишь окольными путями сумела приблизительно выяснить, какими капиталами обладает изначально нелюбимый сожитель. Хотя не такие уж они окольные, если иметь в виду ее нежные отношения с Андреем Разбашем, о которых не знал, но догадывался измотанный до предела Влад.
Скуповат он был, это факт. Своей дочери Валерии, оставшейся с первой женой, выплачивал алименты, исходя из нищенской ставки, которую получал еще до создания программы «Взгляд» и всего того, что приносит на телевидении огромные деньги. Выплачивал ровно до тех пор, пока мать Валерии, оскорбленная астрономическим разрывом между его реальными доходами и алиментами, коих едва хватало на колготки дочери, не отказалась от такой материальной помощи бывшего отца и мужа. Это тоже факт – он стал для Валерии бывшим отцом.
Шорох, как вскоре выяснилось, возник не от сквозняков. Листьев твердо и во всеуслышание повторил: «Все! Рекламная лавочка на Первом закрывается. Хватит!» После чего пригласил в дорогой ресторан ключевых сеятелей разумного, доброго, вечного и, назвав вещи своими именами, предложил им вносить в бюджет телеканала реальные суммы. Не гроши, как это сложилось в практике рекламного «севооборота», а по меньшей мере 170 миллионов долларов за полгода, что позволило бы «Останкино» существовать, не залезая в неподъемные долги.
Рейтинг питается от рейтинга, популярность телезвезд – от популярности, но все, в конечном счете, упирается в деньги, которые есть и которых нет. Прозрачные финансовые схемы позволили бы уже в ближайшем будущем приобретать лучшие зарубежные фильмы, покупать право прямой трансляции спортивных чемпионатов, снимать отечественные сериалы и приглашать на эфир выдающихся эстрадных звезд. Станет для всех ясно, что никто на свете не умеет лучше нас смеяться и любить. Старая песня о главном.
Услышав ее, Бадри Патаркацишвили чуть не подавился кусочком лобстера. Сергей Лисовский с немым ужасом смотрел на Березовского, у которого в уголках губ уже вскипала густая слюна бешенства. Четырнадцать серых рекламных крыс сделались черными. Двое из них вскоре полезут в петлю, когда Листьев демонстративно вернет проплаченные ими копейки за «прайм-тайм» и потребует «чисто конкретных бабок», игнорируя возможности налаженного отката. Еще пятерых, не сумевших вернуть рекламодателям уже истраченные сотни тысяч долларов, удавят обманутые клиенты. Не сами, понятно. Безработных киллеров в Москве ненамного меньше, чем работающих таксистов.
Владу заявили жесткое «нет». И полили толстым-толстым слоем лагерного мата.
– Мадам, уже падает Листьев!.. – прошептал в трубку ликующий Разбаш.
– Заткнись! – ответила Альбина.
Охота на горностая
День спустя у Листьева состоялись две весьма неприятные встречи – вначале с владельцем рекламной компании «Премьер-СВ» Сергеем Лисовским, а затем с Бадри Патаркацишвили, правой рукой Березовского на Первом. Лисовский с порога потребовал сто миллионов долларов отступного.
– Миллион, – сказал Влад, внутренне укоряя себя за то, что унизился до мелочных торгов с вальяжным, холеным и до странности невозмутимым королем шоу-бизнеса. – Миллион баксов – это все, чем я располагаю и на что ты можешь рассчитывать.
– Я объясню ситуацию, и ты поймешь, что происходит. Надеюсь, ты не хочешь войны? Тут вопрос не такой простой…
– Понимаю, все это «военново» и «мочилово» идет от тебя и твоих солнцевских братков. Пустой разговор. Если бы ты был один, я бы еще подумал, сыграть с тобой на этом «Поле чудес» или воздержаться. Но за тобой целая толпа посредников, к которым я отношусь, мягко говоря, без всякого уважения, и потому играть с тобой ни в какие игры не стану.
– Значит, никаких надежд на улучшение климата?
– Ни малейших! – Влад произнес эти слова, стоя у окна, и не обернулся, чтобы не прощаться за руку. – Халява кончилась.
Когда обернулся, Лисовского в кабинете уже не было. Зато возник Бадай – большой, толстый, усатый Бадри Патаркацишвили. Бездна обаяния, причудливый сплав грузинской широты и еврейской скаредной предприимчивости.
– Что, Влад, ОРТ перестало быть коммерческим проектом? – спросил он, душевно улыбаясь. – Как это понимать?
– Общественное телевидение не должно быть коммерческим!
– Может, я чего-то недопонимаю, может, ты что-то перестал понимать, – заговорил Бадри с ощутимым грузинским акцентом. – Телевидение не очень чистый бизнес. Я бы даже сказал, совсем не чистый. Но и ты тут не случайный пассажир.
