Народная память сохранила собственно шесть имен, которые в представлениях народа стоят какою-то отдельною группою, и если упоминается одно из этих имен, то затем немедленно следует представление об остальных пяти, которые в народной памяти, по-видимому, и не могут быть отделяемы одно от другого. Имена эти — Стенька Разин, Ванька Каин, Гришка Отрепьев, Маришка-безбожница, Ивашка Мазепа и Емелька Пугачев. Замечательно, что в эту странную плеяду попало и имя Ваньки Каина. Пишущий это еще в раннем детстве слышал в народных рассказах все эти шесть имен совместно упоминаемыми, и Ванька Каин никогда не отделяется от имен остальных пяти личностей. К этому, по-видимому, необъяснимому факту мы полагали бы возможным приложить такую историческую коньектуру (догадку — прим. ред.).

Во все времена против врагов церкви, государства и общественного спокойствия церковь употребляла духовное оружие, наказание — это или отлучение от церкви, или проклятие, анафема. Анафематствование имело место в первые времена христианства, когда враги церкви могли быть особенно опасны тем, что колебали только что входящие в народное сознание христианские вероучения: так был проклят Арий и многие другие противники освященных вселенскими соборами догматов христианства. Анафематствование всегда имело место и в католической церкви, где сохранилось и до сих пор. Анафематствование принято было и православной российской церковью, которая в разные времена и предавала анафеме таких врагов государства и церкви, как Димитрий Самозванец и ему подобные… Анафеме был предан и Стенька Разин, и Мазепа, и другие личности, о которых мы не упоминаем. В прошлом веке, уже во второй его половине, анафеме преданы были убийцы Амвросия, архиепископа московского и калужского, растерзанного возмутившейся московской чернью. Анафема обыкновенно возглашалась в церкви, и притом в известные дни, следовательно, при наибольшем стечении народа. Анафема возглашается и в настоящее время, каждогодно в неделю православия. В этот день народ везде с особенным любопытством стремится попасть на архиерейское служение, при котором и совершается анафематствование.

Церковные возглашения всегда имели для народа особенное значение, переходившее в обаяние: кроме анафематствования, в церквах возглашаются манифесты обо всех важных событиях в государстве; в церквах же народ услышал и возглашение о дарованной ему свободе. Все, что возглашается в церкви с особенной торжественностью, глубоко западает в память народа — младенца. Вот почему, между прочим, он сам особенною торжественностью обставляет свои легендарные рассказы о лицах анафематствованных, о таких, как Стенька Разин или Емелька Пугачев, которых будто бы земля не принимает и которые до сих пор ходят по земле, как еврей Агасфер, «вечный жид», не хотевший помочь Христу нести тяжелый крест на Голгофу; и вот почему народ до сих пор убежден, что в неделю православия проклинают Стеньку Разина, Григория Отрепьева, Емельку Пугачева, Ивана Мазепу, Маришку-безбожницу и непременно Ваньку Каина, которых земля не принимает на вечное успокоение.

Ванька Каин, собственно, потому, может быть, попал в число помянутых исторических личностей, которых бессмертие в народе отчасти укреплено анафематствованием, что народ по сходству имен смешал московского Ваньку Каина с библейским Каином, которого, первого убийцу на земле, за убиение брата Авеля земля не принимала.

А у народа подобные смешения или перенесения исторических имен и событий на другие бывают нередко, как, например, он перенес свои языческие понятия о дохристианских богах на имена уже христианских святых, как целиком перенес понятие о боге Волосе на св. Власия, покровителя животных, громовержца Перуна перенес на пророка Илию и т. д.

При всем том нельзя не признать за Ванькой Каином и некоторых других качеств, которыми он завоевал себе народную память: он действительно был до некоторой степени героем голытьбы; вся жизнь его посвящена была воровству и мошенническим проделкам, — а голытьба, сама по необходимости ворующая и вырабатывающая себе свой собственный кодекс нравственности, свои собственные уложения о наказаниях, о правах состояния, о праве собственности, не могла не видеть в Каине героя своего ремесла, личность даровитую с точки зрения голытьбы, олицетворение беззаветного удальства, эпического молодечества, того молодечества, которым народный эпос обставил и Ермака Тимофеевича, и Стеньку Разина, и «понизовых удалых добрых молодцев», «воровских казаков», «славных разбойников» и «поволжских бурлаченьков», эту «голь кабацкую».

Нельзя не признать исторической достоверности за фактом, что народ не без уважительных поводов вносит в цикл своего исторического эпоса некоторых избранников, по-видимому, не всегда чистых и безукоризненных с точки зрения общепринятого понимания законов человеческой нравственности, но таких, которых деяния, гармонируя с воззрениями голытьбы, действовали на ее творческое воображение или которые за что-либо пострадали и к которым народ мог приложить любимый свой эпитет «несчастненьких».

Князя Владимира Ясно Солнышко он излюбил более других русских князей и единственно его только поставил центром всего своего эпоса потому, может быть, что Владимир, пируя с богатырями добрынями да ильями муромцами, в то же время, по свидетельству летописи, выставлял на улицах и площадях столы с яствами и питиями для «нищей братии», для «калик перехожих», для слепцов и для всей голытьбы древнерусской.

Другой любимец народа — страшный царь Иван Грозный получил свое место в народном эпосе потому, что, систематически давя своей опричниной княжеские и боярские роды, он тем самым, по народному выражению, на его колеса лил воду и, травя бояр, зашитых в медвежьи шкуры, собаками, он, как народу казалось, сам-то лично его не трогал.

Стеньке Разину народ посвятил, можно сказать, целые рапсодии в своем эпосе потому, что этот Стенька в «казацкий круг не хаживал, со стариками думы не думывал, а думал думушку с голытьбою, с голью кабацкою», и эту голь повел он на добычу, обещая ей побить всех бояр и сделать всех равными.

Переходя к новому историческому времени, мы находим, что народ обессмертил своим эпическим творчеством уже в XVIII веке «Ваню Долгорукова» за то, что он был «несчастненький» и, умирая на плахе, золотым перстеньком дарил палача, чтобы он скорее снял с него буйную голову и не портил бы его могучих плеч; обессмертил и «короля прутского» за то, что «разнесчастненький, бесталанненький король прутской, ничего-то он, король, не знает про свою армеюшку, что ушла под француза», а «француз прислал ему газетушки невеселыя, под черной печатью»; обессмертил и Захара Григорьевича Чернышева, который тоже сидел в «темной темнице», в «распроклятой заключевнице»; обессмертил и донского генерала Краснощекова, с которого татары с живого кожу содрали, «да души его не вынули».

Ванька Каин в народном сознании подходит под оба эти народных типа — и под тип «удалого доброго молодца», и «разнесчастненького»; мало того — как человека, действовавшего иногда прямо в интересах народа, который он защищал от господ, от подьячих, от полиции, от неправильного рекрутства.

Как бы то ни было, народная память, отведя для Каина место в своем эпосе, передает его имя от поколения к поколению, как летописцы передавали от столетия к столетию о событиях, которые без того совершенно утратились бы для истории, и тем обессмертила это имя, возвела его в разряд имен исторических.

Русская история, если не хочет игнорировать внутреннюю жизнь народа, его мировоззрение в известные эпохи, его экономический и общественный быт, его понятия, как она не игнорировала его верований в древнейшие эпохи существования, его мифических воззрений на природу; если русская история желает быть именно тем, чем должна быть история всего народа, история всякого человеческого общества, а не историей королей, генералов и войн, — то она не может и не должна обходить тех личностей, которые не обойдены и народом. Уже знаменитый Новиков, который начинает собой в России, как Лессинг в Германии, эпоху обращения русской мысли и русской науки к изучению основ народной жизни и народного мировоззрения, понял это народно-историческое значение личности Каина и занес в свой сборник песни, которые пел народ, называя их «песнями Каина» или соединяя их с именем этого человека. Еще при жизни Каина ходили по рукам «сказанья» о его похождениях, а рассказы о нем, почти легендарные фабулы, наконец «слова» и «изречения» Каина переходили из уст в уста, как вообще рассказы о личностях, оставляющих по себе следы в истории…