Одни одержимые, в когтях дьявола, быстро приобретали тощий вид, как бы остекленные глаза, землянистый цвет лица, худобу и дряблость тела. Других, наоборот, дьявол сохранял в самом цветущем виде.
Еще резче изменялась психика больного. Он совершенно терял свою личность и находил ее лишь изредка, в светлые промежутки, да и то очень слабо, безвольно. Вместо одной души, в нем сидело ведь теперь несколько душ: своя плюс то количество демонов, которое в нем уместилось. Вместо цельной волевой личности получалось слияние двух, трех, десятков, сотен, тысяч, чуть не миллионов воль, в потопе которых воля больного распылялась, как дробь с подавляюще громадным знаменателем.
Бесноватые, обыкновенно, проявляли глубокое нравственное развращение, которое в средние века определялось прежде всего неуважением к религии. Они хулили бога, святую деву и святых, смеялись над догматами веры и обрядами культа, выражали отвращение к таинствам церкви, священникам. Будучи во власти отца лжи, одержимые обыкновенно отчаянно лгали, а иногда, наоборот, вдруг, ни с того ни с сего, начинали говорить правду, о которой их никто не спрашивал и которая даже шла прямо во вред дьяволу, в них сидевшему и говорившему их устами. Так, одни одержимые весьма красноречиво проповедовали против идолопоклонства и ересей: другие указывали, где найти такие–то и такие–то еще неизвестные мощи; третьи обличали тайные пороки и таковые же добродетельные деяния своих ближних; четвертые сами называли лицо, которое в состоянии выгнать из них сатану. Не надо думать, чтобы одержимость соединялась непременно с атеизмом или вольномыслием, — напротив, ей весьма часто подвергались люди вполне религиозные и даже ханжи, сохранившие свое святошество даже на фоне своих бесовских припадков.
Умственные способности бесноватых то понижены и приподняты, то приподняты и обострены; одни одержимые немели, как рыбы, другие становились невероятно болтливы. Бесчисленное множество их говорило на языках, которых они никогда не изучали. Другие получали прозорливость — открывали самые сокровенные тайны, указывали где искать потерянные либо украденные вещи, рассказывали события, происходящие в дальних странах, как будто видели их своими глазами, иногда даже предсказывали будущее. О бесцеремонной их манере обличать грехи своих заклинателей было уже говорено. Непочтительность к недостойным заклинателям бес, как известно, проявил еще в апостольский век.
«Даже некоторые из скитающихся иудейских заклинателей стали употреблять над имеющими злых духов имя господа иисуса, говоря: заклинаем вас иисусом, которого павел проповедует. Это делали какие–то семь сынов иудейского первосвященника Скевы. Но злой дух сказал в ответ: иисуса знаю, и павел мне известен, а вы кто? И бросился на них человек, в котором был злой дух, и, одолев их, взял над ними такую силу, что они, нагие и избитые, выбежали из этого дома».
В русской старине заклинания бесов подробно, с наивностью глубокой веры, описаны протопопом Аввакумом, много их практиковавшим. По его словам, бес выходит из–под власти заклинателя, как скоро этот последний не чувствует себя в момент заклинания безупречным от греха, хотя бы и не весьма значительного. «Да у меня ж был на Москве бешаной, — Филипом звали, как я ис Сибири выехал. В углу в ызбе прикован к стене: понеже в нем был бес суров и жесток, бился и дрался, и не смели домашние ладить с ним. Егда же аз грешный и со крестом и с водою прииду, повинен бывает, и яко мертв падает пред крестом и ничего не смеет делать надо мною. А в дому моем в то время учинилося нестройство: протопопица з домочадицей Фетиниею побранились, — дьявол ссорил не за што. И я пришел; не утерпя, бил обеих и оскорбил гораздо в печали своей. Да и всегда такой я, окаянный, сердит, дратся лихой. Горе мне за сие: согрешил пред богом и пред ними. Таже бес в Филиппе вздивьял и начал кричать и вопить и чепь ломать, бесясь. На всех домашних ужас нападе и голка бысть велика зело. Аз без исправления приступил к нему, хотя ево укрепить, но бысть не по прежнему. Ухватил меня и учил бить и драть всяко; яко паучину, терзает меня, а сам говорит: попал ты в руки мне! Я токмо молитву говорю, да без дел и молитва непользует ничто. Домашние не могут отнять, а я сам отдался. Вижу, что согрешил: пускай меня бьет. Но, — чюден господь! — бьет, а ничто не болит. Потом бросил меня от себя, а сам говорит: не боюсь я тебя! Так мне стало горько зело: бес, реку, надо мной волю взял. Полежав маленько, собрался с совестью, вставше, жену свою сыскал и пред нею прощатца стал. А сам ей, кланяясь в землю, говорю: согрешил, Настасья Марковна, прости мя грешного. Она мне также кланяется. Посем и с Фетинией тем же подобием прощался. Таже среде горницы лег и велел всякому человеку себя бить по пяти ударов плетью по окоянной спине: человек было десяток, другой, — и жена, и дети за епитимию. И плачют бедные и бьют, а я говорю: аще меня кто не биет, да не имать со мною части и жребия в будущем веце. И оне нехотя бьют, а я ко всякому удару по молитве исусовой говорю. Егда же отбили все, и я, встав, прощение пред ними ж сотворил. Бес же, видев беду неминучую, опять ис Филиппа вышел вон. Я Филиппа крестом благословил, и он по старому хорош стал».
Так как в московской Руси нравственный уровень духовенства стоял очень, невысоко, то почти каждая практика заклинателя сопровождалась скандалами бесов–сатириков и обличителей, — Ох, вы, пожиратели! — кричит попам дьявол, бушевавший в Москве «у Спаса на Куличках». Ну, где вам справиться со мной? Сами пьяны, как свиньи, а хотели, меня выгнать… Дьяволы, которые одержали Соломонию Бесноватую, также наговорили неприятных правд попам, явившимся их заклинать из Устюга Великого, привели духовенство в стыд и заставили замолчать: — «и каков человек в каких речах, оспорит их, или учнет бранить, и они, окаяннии враги, всяких людей браняще и обличающе всякими греховными виды, кто что сотворил каков грех, и обнажающие совесть всякого человека, и много прящеся отхожаху».
Одержимость была распространена между женщинами гораздо больше, чем между мужчинами. Иногда она распространялась, как заразная болезнь, эпидемически. Первый бесноватый или бесноватая становились очагами, разливавшими вокруг себя адское пламя, и в короткое время, оно охватывало целые деревни, даже округа, а еще чаще монастыри и, в особенности женские. Достаточно вспомнить общеизвестный религиозно–политический процесс урсулинок в Лудене, в котором кардинал Ришелье свел свои счеты со священником Грандье, отправив его на костер, как волшебника, вселявшего сатану. Это дело XVII века особенно громко только потому, что оно было уже из последних, и гуманность века была возмущена грубой несправедливостью и наглым цинизмом, с которым Ришелье эксплуатировал в свою пользу пережитки уже разрушенного суеверия. Раньше же подобные эпидемии насчитываются десятками случаев. Интересующиеся могут найти их, — чтобы не рыться в старинных книгах, сохранившихся только у любителей, да в национальных и академических библиотеках, — у Кальмейля, в его классическом труде «De la Folle» etc. Сочинение это, при всей устарелости своих психологических взглядов и психиатрических методов, остается наиболее полным, как исторический свод и обзор демономанической казуистики. В высокой степени замечательное явление представляли собой эпидемии танцев, разливавшиеся по городам Европы с силой, которая легко могла показаться сверхъестественной. Гейне когда–то хотел написать балет «Танцующая Женева». Но такие противовольные балы пережило множество городов. В последних двух десятилетиях XVII века бесовская эпидемия волной прокатилась едва ли, не по всей Германии. Она отнюдь не умерла и по настоящее время, но массовыми и наиболее выразительными явлениями ее овладела религия, в представительстве экстатических сект, провозгласивших ритмические движения необходимым молитвенным обрядом и предуготовлением к восприятию грядущего с небес духа. Таковы английские шэкеры, наши хлысты, в мусульманстве танцующие дервиши и т. п.
Одержимый не мог освободиться от своей одержимости сам собой, необходимо было чтобы ему пришел на помощь кто–нибудь другой. Операция освобождения от дьявола называлась заклинанием, экзорцизмом. Церковь поощрила ее, обратив практику заклинания в своего рода клерикальную профессию и учредив для нее специальный орден заклинателей, экзорцистов. Профессия эта была трудная и сопрягалась с большими опасностями. Часто дьявол, выйдя из бесноватого, входил в изгнавшего его экзорциста. Это слишком понятно психиатрам и врачам, нервных болезней: никто из медиков с такой легкостью не переходит из врачей в пациенты, — как они.
