— Неужели ты покинешь меня, любовь моя? — вопияла она, ломая руки. Умирающий, видя отчаяние своей любовницы, собрал последние силы и твердо сказал: — Никогда я не покину тебя, моя дорогая. На этом слове он умер, а дьявол подхватил его душу и унес в ад. Это, очевидно, был очень нечестный черт. «Le diable amoureux» знаменитого Казота, вынуждавший у любовника слова: «я люблю тебя, мой дьявол!» был гораздо порядочнее. Он хоть и прятал под масками то хорошенькой танцовщицы, то красивой собачки болонки, чудовищные формы получеловека — полуверблюда, но не скрывал своей дьявольской натуры и желал быть любимым в качестве подлинного дьявола, а не как заимствованный призрак женщины. Фламандская легенда о милосердной Жанне, обработанная мной в сказку, повествует о девушке, которую дьявол поймал на жалости, показав ей сперва — каким он был до падения, а потом — каким отвратительным стал он теперь, и уверив доверчивую бедняжку, что своей любовью она приведет его к раскаянию, а, следовательно, и возвратит ему прежнее великолепие…
В систему дьявола входило внушать умирающим, что грехи их превышают меру небесного долготерпения, что раскаиваться поздно и не стоит, — все равно, бог не простит, потому что простить нельзя. Будя в памяти умирающего все им совершенные грехи, дьявол легко доводил его до отчаяния и, в таком состоянии, равносильном вечному осуждению, уходил он в вечность.
Если дьявол знал наверное, что душа, будет присуждена ему, он часто не стеснялся прикончить умирающего. Преподобный Бэда и Пассаванти рассказывают об одном английском рыцаре, которого, как скоро он на смертном одре отказался от исповеди, пришедшие два дьявола изрезали на кусочки, — один кромсал его с головы, а другой с ног. Цезарии упоминает о дьяволах–воронах, которые клювами вырывают у грешников душу из сердца. Это напоминает русские и германские сказки о воронах–железных носах и демонического Морского Ворона великолепной гейневской баллады. Галлюцинации предсмертного бреда необычайно часто показывают больших страшных черных людей с огненными глазами, воронов и коршунов, летающих по комнате, змей, висящих с потолка, жаб, скачущих по полу. Св. Григорий Великий рассказывает о юноше, которому в предсмертной агонии казалось, будто его раздирает ужасный дракон. Когда умирал папа Александр VI Борджиа, пришедший за ним дьявол прыгал вокруг него по мебели в виде обезьяны. Часто умирающие слышат ужасный рев адских жерл, шум и грохот огромных котлов, стук молотков, звон цепей, звяканье клещей и других орудий пытки и отчаянный вой грешников.
Говорят, ему виденье,
Все мерещилось в бреду:
Видел света представленье,
Видел грешников в аду:
Мучат бесы их проворные,
Жалит ведьма–егоза,
Эфиопы — видом черные
И как углие глаза
Крокодилы, змеи, скорпии
Припекают, режут, жгут…
Воют грешники в прискорбии,
Цепи ржавые грызут.
Гром глушит их вечным грохотом,
Удушает лютый смрад.
И кружит над ними с хохотом
Черный, тигр–шестикрылат.
Те на длинный шест нанизаны,
Те горячий лижут пол…
Там на хартиях написаны,
Влас грехи свои прочел…
Некрасов
Но гораздо более выгодно, чем напущение, была для беса одержимость (possessio). Если в первом случае дьяволы напоминают солдат, осаждающих крепость, то во втором — солдат, которые взяли крепость, перебили гарнизон и сами стали гарнизоном. Жертва напущения, как бы ни мучилась, сохраняет волю. Одержимый или бесноватый именно воли–то и лишается. Он творит волю беса, в нем сидящего, пропитавшего собой и тело его, и душу, так что последняя, если заклинания церкви не освободят ее от демонской власти, непременно должна пойти в ад.
Выше было уже говорено, что вселение дьявола в душу — трудно понимаемый процесс и загадка. Св. Ильдегарда (1100–1176) утверждает, что дьявол не проникает в душу собственным своим существом, но только помрачает ее своей тенью наподобие того, как при лунном затмении луна погружается в конус тени, бросаемой землей. Но это мнение не было популярно. Больше верили и действительное проникновение и смешение двух духовных начал. Процесс вселения осуществлялся иногда с молниеносной быстротой. Образцом может быть «Доника» в известной балладе Соути, переведенная Жуковским. В Донику, дочь Ромуальда, вселился бес очарованного озера, над которым стоял замок ее отца.
… Был вечер тих и небеса алели;
С невестой шел рука с рукой
Жених; они на озеро глядели
И услаждались тишиной.
… Все было вкруг какой–то полно тайной;
Безмолвно гас лазурный свод.
Какой–то сон лежал необычайный
над тихою равниной вод.
Вдруг бездна их унылый и глубокий
И тихий голос издала:
Гармония в дали небес высокой
Отозвалась и умерла…
При звуке сем Доника — побледнела
И стала сумрачно–тиха;
И вдруг… она трепещет, охладела,
И пала в руки жениха.
Оцепенев, в безумстве исступленья,
Отчаянный он поднял крик…
В Донике нет ни чувства, ни движенья;
Сомкнуты очи, мертвый лик.
… И были с той поры ее ланиты
Не свежей розы красотой,
Но бледностью могильною покрыты:
Уста пугали синевой;
В ее глазах, столь сладостно сиявших,
Какой–то острый луч сверкал,
И с бледностью ланит, глубоко впавших,
Он что–то страшное сливал.
Ласкаться к ней собака уж не смела;
Ее прикликать не могли;
На госпожу, дичась она глядела
И выла жалобно вдали.
Чтобы ворваться в слабо защищенную душу, дьяволы пользовались не только малейшим вольным грехом, но всякою невнимательностью, вводившей в грех невольный. Дитя хочет пить. Дьявол подсовывает ему кружку воды и сам в нее ныряет. Бедное дитя пьет, позабыв перекреститься, и вот бес уже в нем, Это рассказ св. Цельза. В житии св. Бонания, аббата в Люцедио, повествуется о родильнице, которая таким же способом проглотила дьявола по имени Фумарета (Fumareth). Св. Григорий Великий знал монахиню, съевшую демона в листке латука. Если человек жил в грехе, от бесноватости не могли его спасти никакие святые прибежища, ни убежища. В житии св. Констанца, архиепископа Кентерберийского, рассказывается случай, как бес вселился в молодого монаха в то самое время, когда он читал за литургией Евангелие. Сын отца Алексея в известном, рассказе Тургенева окончательно схвачен преследующим его бесом в момент еще более священный:
" — Слушай, — говорит, — батька. Хочешь ты знать всю правду? Так вот она тебе. Когда ты помнишь, я причастился — и частицу еще во рту держал — вдруг он — (в церкви–то это, белым–то днем!) встал передо мною, словно из земли выскочил, и шепчет он мне… (а прежде никогда ничего не говоривал) - шепчет: выплюнь и разотри! Я так и сделал; выплюнул — и ногой растер. И стало быть, я теперь навсегда пропащий — потому что всякое преступление отпускается — но только не преступление против святого духа…»