– Ладно, сосунок: да.

– Ладно. Сосунок вот что хочет сказать: Мама! Мама! Эти ебаные попугаи сводят меня с ума!

– Ладно, теперь расскажи маме, как именно эти попугаи сводят тебя с ума.

– А вот так, мама, эти твари целыми днями трещат, ни на минуту не останавливаются, а я все жду, чтобы они что-нибудь сказали, но они никогда ничего не говорят, а я целый день не могу заснуть, слушая этих идиотов!

– Ладно, сосунок. Если они не дают тебе спать, выставь их.

– Выставить, мама?

– Да, выстави.

– Хорошо, мама.

Она поцеловала меня и провиляла жопой вниз по лестнице на свою ментовскую работу.

Я забрался в постель и попробовал уснуть. Как же они трещали! Болела каждая мышца моего тела. Если я лежал на этом боку, если я лежал на том боку, если я лежал на спине – все болело. Я обнаружил, что легче всего лежать на животе, но от этого уставал. Чтобы из одного положения перевернуться в другое, требовалось добрых две-три минуты.

Я ворочался и вертелся, матерясь, постанывая, да и немного похохатывая тоже над нелепостью положения. А те все трещали. Они меня достали. Что они знают о боли в этой своей клетушке? Трепачи яйцеголовые! Одни перья – мозгов-то с булавочную головку.

Я умудрился вылезти из постели, сходить в кухню, набрать в чашку воды, а потом подошел к клетке и окатил их обоих.

– Ебанутые твари! – выматерил их я.

Они злобно посмотрели на меня из-под мокрых перьев. Но замолчали! Нет лучше средства, чем старое доброе водолечение. Я позаимствовал страничку у психоаналитиков.

Потом зеленый с желтой грудкой изогнулся и цапнул себя за живот. Затем поднял голову и зачирикал с красным с зеленой грудкой – и пошло-поехало.

Я сидел на кровати и слушал их. Подошел Пикассо и куснул меня в лодыжку.

Это меня доконало. Я вынес клетку наружу. Пикассо шел за мной. 10000 мух поднялись в воздух. Я поставил клетку на землю, открыл дверцу и присел на ступеньки.

Обе птички посмотрели на дверцу. Они не могли этого понять и одновременно могли. Я слышал, как их крохотные мозги пытаются функционировать. У них тут есть пища и вода, а что означает это открытое пространство?

Зеленый с желтой грудкой пошел первым. Он соскочил в проем дверцы со своей жердочки. Сел, цепляясь за проволоку. Посмотрел на мух. Постоял секунд 15, стараясь принять решение. Затем у него в маленькой голове что-то щелкнуло. Или у нее. Он не полетел. Он взмыл прямо в небо. Выше, выше, выше, выше. Прямо вверх!

Стрелой! Мы с Пикассо сидели и смотрели. Чертова тварь исчезла.

Настала очередь красного с зеленой грудкой.

Красный оказался гораздо нерешительнее. Он нервно походил по дну клетки.

Дьявольски сложное решение. Людям, птицам, всем приходится его принимать.

Трудная игра.

Поэтому красный ходил и обдумывал. Желтый свет солнца. Мухи жужжат. Человек и собака наблюдают. И все это небо, все это небо.

Это было чересчур. Старина красный подскочил к проволоке. Три секунды.

ВЖЖИК!

Птицы не стало.

Мы с Пикассо взяли пустую клетку и вернулись в дом.

Я хорошо выспался впервые за много недель. Я даже забыл завести будильник. Я скакал на белом коне по Бродвею в городе Нью-Йорке. Меня только что выбрали мэром. У меня здорово стояло, а потом кто-то швырнул в меня комком грязи… и Джойс меня растолкала.

– Что случилось с птичками?

– К чертям птичек! Я – мэр Нью-Йорка!

– Я тебя спрашиваю, где птички? Я вижу пустую клетку!

– Птички? Птички? Какие птички?

– Да просыпайся же, черт тебя побери!

– Трудный день в конторе, дорогуша? Ты что-то резковата.

– ГДЕ ПТИЧКИ?

– Ты мне сама сказала выставить их наружу, если будут мешать мне спать.

– Я имела в виду выставить их на заднюю веранду или во двор, дурак.

– Дурак?

– Да, ты дурак! Ты что, хочешь сказать, что выставил птичек из клетки? Ты действительно хочешь сказать, что выпустил их?

– Ну, я могу сказать только, это что они не заперты в ванной, и в буфете их тоже нет.

– Они же там умрут с голода!

– Они могут ловить червей, есть ягоды, и все такое.

– Они не могут, не могут. Они не умеют! Они умрут!

– Пусть учатся или сдохнут, – ответил я, медленно повернулся на другой бок и снова начал засыпать. Смутно я слышал, как она готовит ужин, роняя крышки и ложки на пол, ругаясь. Но Пикассо лежал со мной на постели, Пикассо не грозили ее острые туфли. Я вытянул руку, он ее полизал, и я уснул.

То есть, заснул я ненадолго. В следующее мгновение я почувствовал, как меня мацают. Я открыл глаза – она лыбилась на меня как ненормальная. Голая, груди болтаются у меня перед самым носом. Волосы ноздри щекочут. Я много чего про нее подумал, затем обхватил руками, перевернул на спину и засадил.

22

Ментовкой она на самом деле не была, она была клерком-ментовкой. И как-то начала приходить домой и рассказывать мне про парня, который носил лиловую булавку для галстука и был настоящим джентльменом.

– Ох, он такой добрый!

Я слушал истории про него каждый вечер.

– Ну, – спрашивал я, – как сегодня поживает наша старая Лиловая Булавка?

– О, – отвечала она, – знаешь, что произошло?

– Нет, крошка, потому и спрашиваю.

– Ох, он ТАКОЙ джентльмен!

– Ладно. Ладно. Что произошло?

– Знаешь, он так много страдал!

– Конечно.

– Знаешь, у него жена умерла.

– Нет, не знаю.

– Не будь таким развязным. Я тебе говорю, у него умерла жена, и он истратил 15 тысяч долларов на ее лечение и похороны.

– Хорошо. И?

– Иду я по коридору. А он навстречу. Мы встретились. Он посмотрел на меня и говорит со своим турецким акцентом: Ах, вы такая прекрасная! И знаешь, что он сделал?

– Нет, крошка, расскажи. Рассказывай скорее.

– Он поцеловал меня в лоб, слегка, так легко. И пошел дальше.

– Я могу тебе про него кое-что рассказать, крошка. Он слишком кино насмотрелся.

– Откуда ты знаешь?

– То есть как?

– Он владелец кинотеатра для автолюбителей. Он им управляет каждый вечер после работы.

– Оно и видно, – сказал я.

– Но он такой джентльмен! – сказала она.

– Слушай, бэби, я не хочу делать тебе больно, но…

– Но что?

– Слушай, ты мещанка. Я в 50 местах работал, может в ста. Я нигде надолго не задерживался. Вот что я пытаюсь сказать: в конторах по всей Америке играют в определенную игру. Людям скучно, они не знают, чем заняться, поэтому играют в конторскую романтику. В большинстве случаев это ничего не значит, кроме препровождения времени. Иногда им удается выхарить поебку-другую на стороне. Но даже так это просто легкое развлечение, вроде кегельбана, телевизора или новогодней вечеринки. Ты должна понять, что это ничего не означает, и тогда тебе не будет больно. Ты понимаешь, что я имею в виду?

– Я считаю, что мистер Партизян искренен.

– Ты на эту булавку наколешься, крошка, не забывай, что я тебе сказал.

Осторожнее с этими пройдохами. Это такая же туфта, как свинцовая монетка.

– Он не туфта. Он джентльмен. Настоящий джентльмен. Если б только ты тоже был джентльменом.

Я опустил руки. Сел на кушетку, взял свой листок с планом и попытался выучить наизусть Бульвар Бэбкок. Бэбкок делился на 14, 39, 51, 62. Какого черта?

Я что, не смогу это запомнить?

23

Наконец, мне дали выходной, и знаете, что я сделал? Я встал пораньше, пока Джойс не вернулась, и пошел на рынок немного подзатариться, и может быть, я спятил. Я прошел рынок насквозь и вместо того, чтобы купить славный красный бифштекс или даже кусок курицы для жарки, знаете, что я сделал? Я выкинул два очка и зашел в восточную секцию, где начал набивать корзинку осьминогами, водяными пауками, улитками, морской капустой и так далее. Кассир странно на меня посмотрел и стал выбивать чек.

Когда Джойс вернулась вечером домой, у меня все уже стояло на столе. Морская капуста, в ней немного паука и кучки маленьких, золотистых, жаренных в масле улиток.