Мы подъехали при свете звезд к знакомым кленам, миновали подворотню и остановились во дворе. В нем стояли четыре высоких дерева, по характерным очертаниям которых на фоне темного ночного неба я понял, что это клены. Посреди деревьев журчал фонтан. На шум вкатившейся в глухую подворотню коляски выбежали слуги со свечами, чтобы помочь нам выйти из нее. Затем во дворе появились и Матильда с Наталией, чтобы нас встретить. Они провели нас по лестнице в вестибюль, и оттуда нас развели по комнатам.

Моя комната представляла собой большое, уютное помещение, где уже горели на столе две свечи. Когда слуга закрыл за собой дверь, я положил на стол свою шляпу, а потом несколько раз быстро прошелся по комнате, чтобы немного размять затекшие от езды члены. Когда это в какой-то степени удалось, я подошел к одному из открытых окон, чтобы осмотреться. Но увидеть можно было немногое. Слишком поздняя была уже ночь, и свечи в комнате делали воздух за окном еще темнее. Увидел я только, что мои окна выходил и на вольный простор. Постепенно перед моими глазами вырисовались темные контуры стоявших у подножия холма кленов, затем выступили темные и бледные пятна, вероятно, чередование поля и леса, а больше ничего нельзя было различить, кроме блестевшего надо всем этим неба, освещенного бесчисленными звездами при полном отсутствии луны.

Через некоторое время пришел Густав и позвал меня ужинать. Он был очень рад моему приезду в Штерненхоф. Я немного приоделся, благо мой дорожный мешок был уже наверху, и последовал за Густавом в столовую. Столовая была почти такая же, как в доме роз. Матильда, как и там, сидела на почетном месте во главе стола, по правую руку от нее — мой гостеприимец и Наталия, по левую — я, Ойстах и Густав. И здесь подавали кушанья экономка и служанка. Ужин проходил точно так же, как в те вечера у моего гостеприимца, когда мы все были в сборе.

Чтобы успеть отдохнуть от путешествия, мы вскоре разошлись по комнатам.

Я засыпал неспокойно, но постепенно погрузился в глубокий сон и проснулся, когда солнце уже взошло.

Теперь пора была оглядеться.

Я оделся как можно быстрее и тщательнее, подошел к окну, открыл его и выглянул наружу. Ровная, прекрасная зеленая лужайка, без цветочных кустов или чего-либо подобного, с одной только белой песчаной дорожкой спускалась по отлогому склону холма, на котором стоял дом. А по дорожке шли вверх Наталия и Густав. Я смотрел на их красивые, молодые лица, а они не видели меня, потому что не поднимали глаз. Они вели, казалось, задушевный разговор, и при их приближении — по походке, по осанке, по большим темным глазам, по чертам лица — я снова весьма ясно увидел, что они — брат и сестра. Я смотрел на них, пока они не скрылись в темных воротах.

Теперь вся местность стала пустой.

Я и не глядел на нее.

Но постепенно снова показались милые глазу поля, рощицы и лужки вперемежку, я увидел разбросанные кругом хутора, там и сям поблескивавшие вдали белые башни церквей и дорогу, тянувшуюся светлой полоской сквозь зелень. Замыкалось все это высокогорьем, так отчетливо, что в нижней его части видны были изгибы долин, а в верхней — очертания гребней и плоскостей и поляны снега. Очень высоки и хороши были стоявшие внизу у холма клены, поэтому, наверное, они и во время прежних поездок привлекали к себе мое внимание. От них тянулись ряды ольхи, отмечавшие русла ручьев.

Дом был, по-видимому, обширен, ибо стена, где находились мои окна и которую я мог, высунувшись, оглядеть, была весьма велика. Гладкая, с выступающими каменными карнизами, она была серовато-белого цвета, в который ее покрасили явно в новейшее время.

За домом, по-видимому, был сад или рощица, потому что я слышал пение птиц. Порой мне казалось также, что я слышу, как журчит фонтан во дворе.

День был ясный.

Теперь я ждал, что последует.

Слуга позвал меня завтракать. Завтрак подавался в такое же время, как в доме роз. Когда я вошел в столовую, Матильда сказала мне, что это очень мило с моей стороны, что я приехал с ее друзьями и ее сыном в Штерненхоф, она постарается, чтобы мне здесь понравилось, в чем ей должен помочь ее друг, сделавший Асперхоф таким привлекательным для меня.

Я отвечал, что очень радовался предстоящей поездке в Штерненхоф и рад, что нахожусь здесь. Особого внимания мне вовсе не требуется, я прошу только, чтобы ко мне были снисходительны, если я сделаю что-то не так.

За мной вошел Ойстах. Матильда приветствовала и его.

Густав, который уже был здесь, сел рядом со мной.

Дамы были красивы, домовиты, но одеты менее просто, чем в доме роз. Впервые мой гостеприимец был в другом платье, совсем не в том, что в имении или во время поездки в Ингхейм. Он был в черном фраке более просторного, чем обычно, покроя и даже держал в руке легкую бобровую шапку.

После завтрака Матильда сказала, что хочет показать мне свое жилье. Остальные пошли с нами. Из столовой мы вышли в вестибюль. В конце его были открыты две двустворчатые двери, и я заглянул в анфиладу комнат, растянувшуюся, должно быть, на всю длину дома. Когда мы вошли туда, я увидел, что в комнатах все очень чисто, красиво и сообразно. Двери были открыты, так что все комнаты просматривались насквозь. Мебель была хорошо подобрана, стены были украшены многочисленными картинами, видны были стеклянные шкафы с книгами и музыкальные инструменты, а на полках, размещенных самым удачным образом, стояли цветы. В окна заглядывали ближайшие окрестности и дальние горы.

Оказалось, что эти комнаты — прекрасный променад под крышей и между стенами. Можно было шагать вдоль них в окружении приятных предметов, не замечая ни холода, ни неистовств ненастья или зимы и в то же время видя поля, леса и горы. Даже летом было удовольствием побродить здесь при открытых окнах — и на вольном воздухе, и среди предметов искусства. Поскольку я глядел больше на частности, особенно бросилась мне в глаза мебель. Она была новая и сделана по прекрасному замыслу. Все предметы так подходили к своим местам, словно они не прибыли сюда откуда-то, а возникли одновременно с этими комнатами. В мебели смешалось множество пород дерева, это я понял очень скоро, здесь были породы, которые обычно не идут на мебель, но они, казалось мне, так уживались друг с другом, как уживаются в природе очень разные существа.

Я сказал что-то по этому поводу своему гостеприимцу, и он ответствовал:

— Однажды вы спросили меня, есть ли в моем доме предметы, изготовленные в нашей столярной мастерской, и я ответил, что ничего выдающегося в нем нет, но кое-что собрано в другом месте, куда я вас, коли вы охотник до таких вещей, провожу. Эти комнаты и есть то другое место, и вы видите новую мебель, сделанную в нашей столярной мастерской.

— Но она на диво подходит сюда своим разнообразием и своими формами, — сказал я.

— Когда мы задумали постепенно обставить комнаты Матильды новой мебелью, — отвечал он, — мы сделали планы всей этой анфилады в горизонтальной и вертикальной проекциях, наметили цвета стен в отдельных комнатах и сразу внесли эти цвета в чертежи. Затем стали определять размеры, форму, цвет, а тем самым и сорта дерева отдельных предметов. Изготовили цветные чертежи мебели и сравнили их с чертежами комнат. Формы предметов были, как я вам когда-то сказал, переняты у старины, но мы не просто подражали старине, а делали самостоятельные предметы для нынешнего времени со следами учения у прошедших времен. К такому взгляду мы пришли постепенно, видя, что новая мебель некрасива, а старая в новых комнатах неуютна. Когда после множества проб, чертежей и набросков вещи наконец были готовы, мы сами удивились, до чего они хороши. В искусстве, если по поводу такой мелочи можно говорить об искусстве, скачки так же невозможны, как и в природе. Кто вздумал бы вдруг изобрести что-то новое, ни частями, ни построением не похожее ни на что прежнее, тот был бы так же глуп, как если бы он потребовал, чтобы из существующих животных и растений вдруг возникли какие-то новые, доселе неведомые. Только в природе постепенность всегда чиста и мудра, а в искусстве, отданном человеку на произвол, получается то несообразность, то застой, то отход назад. Что касается древесины, то в дело пошли почти все прекрасные доски, вырезанные из наростов ольхи, что растет на нашем топком лугу. Но мы старались собрать древесину со всей нашей местности и постепенно набрали больше, чем думали поначалу. Тут и белоснежный гладкий клен, и кольчатый, и доски из наростов темного клена — все это с Алицкой земли, — затем береза со склонов и утесов Алица, можжевельник с сухой, неровной пустоши, ясень, рябина, тис, вяз, даже свилеватая ель, лещина, жостер, терн и многие другие кустарники, соревнующиеся в прочности и нежности, затем из наших садов орех, слива, персиковое дерево, груша, роза. Ойстах зарисовал в цвете все доски и сопоставил эти рисунки, он может показать вам их как-нибудь в Асперхофе и назвать еще много пород, которых я сейчас не упомянул. Да и в коллекции древесины они тоже, конечно, есть.