— Я? — искренне удивился Бараньский.

— Да-да. Всё началось с появления вашей книги «Я пережил ад и Освенцим». По фотографии, помещённой в ней, был опознан бывший шеф гестапо в Брадомске.

— Рихард Баумфогель?

— Собственной персоной.

— Где же вы его схватили?

— Дело в том, что не мы его взяли, а он сам к нам пожаловал. Попросту говоря, у него не было другого выхода, так как люди, с которыми он вместе работал, узнали его на этой фотографии. Он пошёл, как сейчас принято говорить, ва-банк: заявился к нам и потребовал, чтобы мы выдали ему документ, свидетельствующий о том, что у него нет ничего, общего с человеком, изображённым на снимке в вашей книге.

— Поразительная наглость!

— Только одного не мог предусмотреть Баумфогель, прикрывающийся фальшивыми документами на имя Станислава Врублевского… Того, что современные методы криминалистики позволяют определить совершенно безошибочно — пусть даже пройдёт сорок лет, — является ли конкретная личность и человек на фотографии одним и тем же лицом. На этом наш гестаповец как раз и споткнулся. Данные экспертизы, проведённой лабораторией криминалистики, говорили сами за себя.

— И всё это время он скрывался в Варшаве?

— Да, в Варшаве. Жил в двухстах метрах от вашего дома.

— Невероятно.

— Вам приходилось встречаться с Баумфогелем лично?

— «Встречаться» — это, пожалуй, чересчур громко сказано, Я видел его несколько раз в Брадомске, когда он проезжал по городу на своём автомобиле. Позднее, будучи уже в руках гестапо, я несколько раз видел его в здании, в котором размещалась моя камера.

— Вас вызывали к нему на допросы?

— Я был слишком мелкой сошкой, чтобы сам шеф гестапо проявил интерес к моей особе. Такими, как я, занимались другие палачи. Насколько мне известно, сам Баумфогель крайне редко вёл какое-нибудь дело. Он представлял тип «убийцы за письменным столом». Разрабатывал инструкции, издавал приказы, иногда контролировал, точно ли выполняются его указания. Впрочем, такие гитлеровцы были наиболее опасны.

— Что ещё вы можете нам рассказать? Как и при каких обстоятельствах вас арестовало гестапо? Я читал об этом в вашей книге, но предпочёл бы ещё раз услышать подробности из уст её автора.

Может быть, лучше рассказать вам тот кусок моей биографии, который связан с Брадомском и моим вынужденным общением с местным гестапо?

— Именно об этом я и хотел вас попросить. Вы не возражаете, если мы запишем ваш рассказ на магнитофон? Поскольку позднее вам скорее всего придётся давать показания в милиции и прокуратуре, а также в суде, на котором вы, вероятно, будете фигурировать в качестве свидетеля по этому делу, магнитофонная запись облегчит нам последующую работу.

— Разумеется, я не возражаю.

— Тогда можем начинать.

— Я родился в крестьянской семье в деревне Гославице под Брадомском. Кроме меня в семье были ещё дети — мои два брата и сестра. Во время оккупации, чтобы меня не угнали на принудительные работы в Германию, я нанялся работать к Счесневским.

— То есть на какое-то промышленное предприятие?

— Нет, не на предприятие. Старик Счесневский ещё перед первой мировой войной откупил у графа Платера земельный участок размером в девяносто гектаров, расположенный рядом с деревней Гославице. Позже, когда старик умер, этот участок перешёл к его жене и пятерым детям. Землю делить не стали, и после смерти матери всем хозяйством должен был заправлять старший сын Тадеуш. Другие дети получили высшее или среднее образование, и им выплачивалось из дохода определённое денежное содержание. Общественное положение старого Счесневского можно было классифицировать следующим образом: уже не крестьянин, но ещё не помещик. Даже после смерти главы семейства участок приносил приличный доход, так как хозяйство Счесневского специализировалось на производстве различных сельскохозяйственных культур и успешно противостояло кризису, который переживало сельское хозяйство Польши накануне второй мировой войны. Во время оккупации работа на такой усадьбе, обязанной регулярно поставлять значительную часть своей продукции немцам, избавляла в известной степени от опасности быть угнанным в Германию.

— Когда вы стали там работать?

— В начале сорокового года. Как раз тогда гитлеровцы увеличили численность вывозимых из страны людей.

— Вы бывали в Брадомске?

— Конечно. Ведь именно туда Счесневские отвозили зерно на элеватор.

— Вы лично видели Баумфогеля?

— Мне говорили, что шеф гестапо в городе — какой-то фольксдойч из Силезии, хорошо, говорящий по-польски, но наши пути не пересекались. Тогда я даже не знал его имени.

— Как вы угодили в руки гестапо?

— В конце сорокового года в Брадомске и окрестных деревнях начали создаваться первые подпольные организации. Молодой Счесневский, Здзишек, завербовал меня в одну из таких групп. Поначалу мы действовали самостоятельно, но затем постепенно одни группы установили контакты с Армией Крайовой, другие — с Батальонами Хлопскими[8]

, третьи — с Гвардией Людовой[9]

, а позднее — с Армией Людовой. Откровенно говоря, подпольное движение тогда только зарождалось, и люди попадали в ту или иную организацию чаще всего случайно или благодаря личным знакомствам. Что касается нашей группы, то молодой Счесневский установил связь с аковцами — окружным командованием Армии Крайовой в Петркове.

— И последовал провал?

— О настоящей конспирации мы имели тогда очень смутное представление. Сейчас остаётся только удивляться, что всё не закончилось более серьёзными арестами. Схватили одного меня, причём в такой глупейшей ситуации, какую и вообразить трудно. Я, как обычно, отправился в Петрков за подпольными «газетками». Получил шесть или семь экземпляров и возвращался домой. До Гославице из Брадомска надо было идти по шоссе на Пшедбуж, а затем свернуть на дорогу, которая вела к нашей деревне. Можно было сократить путь, шагая по просёлочной тропинке, которая выводила прямо к дому Счесневских, расположенному на самом краю деревни. Я, конечно, выбрал кратчайшую и, как мне казалось, наиболее безопасную дорогу.

— И попались, — вставил подполковник.

— Как самый последний осёл. До ближайших строений оставалось не более двухсот метров. Я шёл, глядя себе под ноги, и остановился только тогда, когда едва не столкнулся лоб в лоб с двумя жандармами. Они подкарауливали, конечно, не меня, а тех крестьян, которые пытались пронести в Брадомск на продажу кое-какие продукты. Можете себе представить, какой из меня был конспиратор, если я, лопух, даже не спрятал эти «газетки» хотя бы за пазуху, где жандармы, возможно, не догадались бы их искать. Один из гитлеровцев сразу же запустил лапу в карман моего пиджака, где они, как я полагал, были в наибольшей безопасности, и извлёк их на свет божий. Он был настолько удивлён, что даже забыл двинуть мне в зубы, чего я, признаться, заслужил своей глупостью. Охоту за продуктами жандармам, естественно, пришлось на время отложить, и они погнали меня назад в Брадомск— прямо в гестапо. Там соответствующие специалисты сразу взяли меня в оборот. Хотели, конечно, узнать, кому я нёс подпольные «газетки» и от кого их получил. Со вторым вопросом было легче, и я сказал им правду: получил-де их от незнакомой девушки, поджидавшей меня на лавочке в парке. Условленным знаком служила гвоздика, которую я держал в руке. Девушка вручила мне небольшой бумажный свёрток и сразу же исчезла. Но гестаповцы, разумеется, мне не верили и в течение двух недель так надо мною измывались, что я и сегодня не могу об этом говорить без содрогания.

— И тогда вам довелось встретиться с Баумфогелем?

— Совершенно верно. В редкие свободные от побоев дни мне приказывали мыть полы в коридорах бывшей гимназии, переоборудованной под штаб-квартиру гестапо. Случалось, что во время работы мимо меня проходил Баумфогель.

— Такой, каким мы видим его на фотографии в вашей книге?

— Нет, он выглядел по-другому. Я никогда не видел его, например, в мундире. Он всегда носил штатский костюм.