Михаил Айзенберг Рассеянная масса 1 * * * Церкви, обстроенные дворцами, стены, обросшие чешуей, встретились каменными крестцами — стали одной семьей. Так, бесконечное время празднуя, улицы спутанные, густые, сплошь покрывает загаром красная пыль, занесенная из пустыни. Так же несутся, сбиваясь в тучу, ласточки на закате над Ватиканом, над Авентином. Кто их так учит — в плотном на миг застывать охвате, взмахом кружить единым? Ходит туман, накрывает горы, склоны с проборами боковыми, башенные селенья. Время движеньями круговыми учит выстраивать укрепленье в воздухе без опоры. * * * Рим сам в себе блуждает как в лесу, не подпуская к памяти разлому, и времени бегущую лозу он, сохраняя, вяжет как солому. Стоит оградой римская стена, пятнистая, поросшая коростой. И зрительная помнит глубина веселый свет на кладке медоносной, на вырубках, застроенных давно. Между стволов поваленных плутая, Рим поднялся как лестница крутая и опустился на глазное дно. * * * Полно быть жильцом укромным в этом доме ледяном, в этом городе огромном, словно в черепе больном. В черепной живут коробке звон височный, треск сплошной, да еще пароль короткий слышу стенкой костяной. Так под сводами вокзала в ожиданьи поездов речь летала, пыль плясала из десятка городов. Вот загадывают снова, собирают изнутри силы звука костяного: «Отзыв, отзыв – повтори!» И, хитро переиначив, я ответ передаю — хрипом выдав передатчик, свистом выманив змею. * * * Если нет вам равных среди нас, обращайтесь к рыбам и моллюскам, обращайтесь к ракушкам в реке. Говорите им на новорусском незнакомом страшном языке — как бывать на свете в первый раз. Мы не слышим вас, – и только рыбы замыкают илистую связь. Мы не можем, а они могли бы, в клеточную память возвратясь. * * * Эхо катится, и звук за ним ныряет. Гул машинный все за нами повторяет, или кассовые вторят автоматы: вы злодеи, мы злодеями не будем, вы злодеи, мы ни в чем не виноваты, и зачем вы к нам, обычным людям? Вам сюда, а мы направо, за правами. Где-то терлись долго рядом с вами и чужие запахи впитали. Где злодеи? Мы в глаза их не видали. Нас там не было, и быть там не могло. Это радио тогда еще сказало — на посадке, на причале, у вокзала. Посмотри на электронное табло: вы не с нами, вам налево, нам направо. Вы направо, мы налево, где охрана? Наше право виновато – неужели? Наша правда вон из головы. Неопознанные движутся мишени друг за другом словно цепи войсковые. Мы не выбыли, а выпали не вы, мы не мы были и вместе мы не выли * * * Ходят вести, потерявшие сознанье. Дым приходит и сегодня не рассеется, дым и пепел из невидимого здания. Дым не кончится, тревога не отселится, не излечится контузия глубокая. Проходите, ничего не трогая. Стой, ни с места! Я и так стою на месте. Вместе слушаем последние известия. И вдыхаем, выдыхаем тоже вместе. Оживаем вместе, обмираем. Кто последний? Мы за вами, мы за вами. Если кто здесь крайний, мы за краем дым и пепел разгоняем рукавами. * * * Вдруг приходит новый, действительно новый день — как гигант, готовый вырубить лес. Воздух дрожит, рассекает его клинок. И отряд, идущий наперерез, прочь пускается со всех ног. В этих забавах мы еще новички. И как снежные хлопья выхватываются фарами, опускается воздух, изрезанный на клочки, рассеченный сабельными ударами. Мельницей ходят широкие рукава. Невредимы мельницы-исполины. В окне появляется голова человека, сделанного из глины. Он непонятен вблизи, различим вдали. Контур заметен, облик еще неясен. Кто он – впервые вылезший из земли, только сейчас отделивший себя от грязи? * * * Надо мной стоит человек-гора. Он: пора. А я ему как ребенку: ну, подожди минутку, что вы все в одну дудку, всех под одну гребенку, как иван, кивающий на петра. Вот он наваливается на крышу Вот он идет по невидимому лучу Что я услышу Что я услышу Что я услышу, когда закричу |
