За херсонитами — аравийцы, перед ними зеленые бусы из Ховерезма, жемчуг из полуденных теплых морей и снова благовония и мастики, корица, перец, лавровый лист, ладан и смирна.
Больше всего гордятся аравийцы мечами из Багдада. Всем известно, как они закаляют их: летят на удалых конях навстречу холодному ветру. Но сейчас аравийские гости через толмачей стараются пояснить, что на этот раз их мечи еще лучше, потому что они закаляли их в мускулах живых рабов. И рабы тут есть, их тоже привезли на торг. Печальные смуглые юноши и девушки стоят неподалеку от купцов.
Товар обменивается на товар. Пшеница — на соль, мех — на бархат, мед — на лошадей, и пшеница — на мед, меха, рабов. Но в запасе у заморских гостей есть и драхмы, дирхемы, динарии. У русских купцов тоже есть золото и серебро: это гривны, куны, резы — кусочки драгоценного металла, нарезанные из длинного прута.
Кроме гостей и купцов киевских, на торге полно других людей. Куда же и пойти в граде Киеве, как не на торг? Сюда идут и едут на возах с Горы, тут есть что выменять ремесленникам из предградья. А если бедняк с Подола просто только посмотрит на торг — и то для него утеха!
И расхаживали по торгу бояре в ярких платнах из бархата, обояра, атласа, с тонкими кружевами и золотыми застежками, в сапогах с высокими каблуками из красного и зеленого сафьяна, в шапках с меховыми оторочками, с цепями и гривнами. Расхаживали воеводы в бархатных островерхих шапках, с мечами у пояса, в добротных сапогах. Дружинники — в одежде похуже, в поршнях — тупоносых башмаках с длинными ремнями, обмотанными вокруг голени. Ходили и простые, бедные люди — в свитах, сермягах.
А возле греков и аравийцев, особенно там, где пахло благовониями, румянами и мастиками, где продавались различные украшения, шелестели бархат и адамашка, вертелись, приседали, щебетали боярские и воеводские дочки, порой вместе со своими матерями. Их все тут привлекало, все нравилось, все хотелось надеть на себя — все хотели принарядиться.
И не только ради этого приходили они на торг. Надев сая-ны, платья, кожушки с подпушкой, ожерелья, украсив пальцы золотыми перстнями с каменными подвесками, стянув волосы обручами и прицепив колты и серьги с драгоценными ахатами и лалами, они, рассматривая замо.рские товары, частенько поглядывали и на воевод и дружинников, которые, положив одну руку на меч, а другой подкручивая усы, расхаживали взад и вперед между рядами.
3
Покачиваясь на свежей волне, ниже Киева, в Витичеве, стоит немало лодий, а среди них и те, что еще зимой готовились для княгини. Туда же направлялись со стороны города возы со всяким добром, шли мужи.
У людей, отплывавших на лодиях, было много работы. Предстоял далекий и тяжкий путь — сначала по Днепру, а там и морем. Многие из них уже не раз водили лодии от Киева за море. Теперь они надеялись по полноводью миновать пороги, но все же клали в лодии и на насады всякое снаряжение: весла, рули, железные крючья, катки, на случай, если придется волоком обходить пороги, да еще большие бочки, чтобы наполнить их пресной водой в устье Днепра, у выхода в море…
Рано проснулись все в княжьих теремах: и княгиня Ольга, и родственницы ее, и жены князей земель, которые приеха пи заранее и несколько дней ожидали тут. В эту ночь они совсем не ложились, сонные ходили из светлицы в светлицу, велели то увязывать, то развязывать вещи. Княгиня Ольга за эти дни вовсе выбилась из сил, выслушивая их вопросы и расспросы о Далекой дороге. Не спали всю ночь и дворовые люди — они готовили одежду княгине, дары, еду. Терем напоминал улей, из которого собирается вылететь рой: все в нем гудело, шумело, звенело, перекликалось на разные голоса.
Одна только княгиня Ольга оставалась спокойною. Малу-Ща разбудила ее, как было приказано, после второй смены ночной стражи. Тогда к ней вошел Свенельд, ожидавший уже внизу, в сенях.
— Вот я и еду, — начала она. — Болит сердце, ноет тело, вовек бы не покидала Киева, но, сам знаешь, я должна ехать…
— Не тревожься, княгиня, поезжай спокойно, — сказал Свенельд.
— Как же мне не тревожиться, как быть спокойною! — всплеснула она руками. — Киев, все земли — как они будут без меня?
Она и в самом деле не представляла, как тут будет без нее.
— Оставляю я на столе Святослава, — продолжала княгиня, -пусть чинит суд, дает правду людям, говорит с воеводами, боярами, пусть учится. Но ты, Свенельд, будешь его правой рукою. Спрошу не с него. Что Святослав? Он еще молод, дитя. Если возвращусь живою, спрошу с тебя…
— Не тревожься, княгиня, езжай спокойно, — еще раз повторил Свенельд.
— Ну ладно, — махнула рукою княгиня, — пойдем, там меня уже весь почет ждет.
Золотая палата киевских князей выглядела в это утро необычно. Тут горели все светильники, но на помосте не сидели князья, на лавках не было воевод и бояр. Послы, купцы, родичи княгини и вся челядь собрались тут, шумели, переходили из угла в угол, перетаскивали какие-то мехи, мешки, корчаги, горнцы, бочонки.
Когда княгиня вышла из своих покоев, все это разноголосое сборище онемело, остановилось. Долгим взглядом княгиня посмотрела на родственниц своих, на купцов, послов, помолчала немного.
— Сотворим по обычаю! — произнесла она наконец. — Сядем.
И все они сели: обычай велел перед дорогой сесть, принести жертву предкам, попросить, чтобы они тут оберегали дом, а также чтобы помогали в далеком и трудном пути. С такими думами сидели они некоторое время молча.
И даже священник Григорий, стоявший в углу палаты с небольшим узелком, в котором было Евангелие, написанное русскими словесами, да еще облачение для богослужения, не выдержал и тоже сел; он, как и княгиня Ольга, временами колебался — когда нужно поступать согласно обычаю, а когда по Божьему слову.
— Вставайте! — сказала Ольга.
Княжий терем ожил, на лестницах и в палатах появились тиуны, ябедьники, гридни, дворовые; они таскали мехи, узлы, горнцы, корчаги, катили бочки. Шум и крики вырвались наружу, где у крыльца уже стояли наготове возы, ржали оседланные кони. Где-то в темноте у Подольских ворот уже скрипели цепи на мосту, перекликалась стража. При свете факелов возы тронулись с места, захрапели кони под князьями и воеводами. Обоз, как гигантская змея, пополз в ворота, растянулся по мосту и исчез в ночной темноте.
Княгиня Ольга осторожно спустилась по мосткам в лодию и, опираясь на плечи родственниц и гребцов, прошла на корму, где для нее был приготовлен уголок.
Она остановилась и внимательно его осмотрела. Там был сделан и покрыт мехом помост, на котором можно было сидеть и лежать, дощатые загородки должны были защищать княгиню от ветра и волн, навес сверху — от дождя. Это был неплохой уголок, княгине он понравился, и она сказала:
— Что же, как-нибудь доедем.
И тут же вспомнила еще о чем-то: тронула рукой завесу, которой можно было закрыться от любопытных глаз тех, кто сидел в челне, сдвинула ее и раздвинула.
— И это хорошо, — деловито произнесла она. — Дорога дальняя!
И только тогда уверенно вошла, села, потуже завязала шаль на голове, подняла воротник, спрятала руки в широкие рукава.
— Закутайте мне и ноги! — велела она служанкам. И они мехом обернули ей ноги, закутали княгиню.
На берегу все поняли, что наступила последняя минута перед отъездом, и замолчали, словно онемели. Ближе всех к ло-дии княгини стоял на обрыве Святослав, он беспокойно рыл правой ногой в красном сапожке песок, непрестанно осыпавшийся в воду. За ним стояли Улеб, воеводы и бояре во главе со Свенельдом, множество мужей с Горы, тиуны, огнищане.
Отдельно и поодаль от них, между редкими кустиками ивняка и молочая, толпились дворовые люди, среди которых можно было разглядеть и Малушу. Она была насторожена и встревожена, словно боялась, что княгиня вот-вот позовет ее.
Еще выше, у самой дороги, что вилась среди холмов по направлению к Киеву, стояли гридни, дружинники, возчики, сгРУДИлось много возов, кони грызли молодую траву.