И в этом неверном красноватом свете Улеб увидел, куда привел его брат: они стояли на круче над Дунаем, вокруг только песок да вода, темные очертания двух воевод едва виднелись вдали.

— Зачем ты привел меня сюда?! — испуганно воскликнул Улеб. — Что ты задумал, брат?

— Слушай, Улеб, — ответил на это Святослав, — не замышлял я ничего против тебя и не хотел бы замышлять… Однако ныне мне и дружине все про тебя сказали болгарские боляре, показали и письмо к Цимисхию. Ты подписал его, Улеб?

Можно ли ночью, при лунном свете, различить на лице у человека краски? Но в эту минуту князь Святослав увидел, что лицо Улеба стало мертвенно-бледным. Сверкали и горели только глаза.

И князь Улеб понял, что все, о чем он мечтал, к чему готовился, уже известно князю Святославу и его дружине и что они, русские вой, не простят ему содеянного.

Но он хотел жить, он искал спасения и потому попытался защищаться:

— Ты напрасно меня обвиняешь, Святослав… Я никого не убил и не поднял меча против русских людей, а только вижу, что здесь, в Доростоле, нас всех ждет смерть. Мне жаль людей. Разве не страшно так умирать? Калокир показал мне письмо к императору Иоанну, в котором говорится о мире, почетном мире, о жизни для всех людей как тут, в Доростоле, так и там, на поле. Я подписал это письмо — не меч, но мир.

— О, император ромеев, — сказал Святослав, — был бы очень доволен, получив это письмо! Ты жалеешь наших людей и не хочешь крови? Но сколько крови пролилось бы, если бы мы жалели собственную кровь?! Ты — против меча и стоишь за мир? Но чего стоит тот мир, о котором говорит враг, чтобы тебя усыпить и убить?! Не мне и не тебе, Улеб, судить, что будет после нас, но знаю: когда-нибудь люди вспомнят пролитую нами кровь и заклеймят тех, кто изменил нашему делу… В эту ночь я повелел покарать смертью вероломных боляр…

— Ты хочешь убить и меня?

— Нет, я не хочу тебя убивать, хотя твое злодеяние больше, чем их. Однако негоже убивать киевского князя, как татя. У тебя есть меч, поступи так, как наши вой, когда не хотят отдаться в руки врагу. Учини суд над собой…

Улеб пал на меч. Это была единственная правда, которую он совершил на земле.

И тогда, как почудилось Святославу, стало очень тихо: ветер дул, но как-то бесшумно, Дунай катил волны, но без плеска, звуки доносились только со стороны темной громады Доростола — печальное пение. Это болгарский патриарх Дамиан со своим причтом правил заупокойную над погибшими языч-никами-русами. Да еще в стане ромеев слышались конский топот и бряцание оружия. Но и эти звуки были приглушенные, неясные, как во сне.

Бездыханное тело Улеба лежало среди этого безмолвия на холодном песке. Опершись на меч, стоял князь Святослав. В отдалении темнели фигуры воевод.

— Воеводы! — позвал Святослав. — Идите ко мне!

И тотчас все проснулось: прилетел из-за реки ветер, заплескалась волна на Дунае, воеводы подошли к Святославу. А впереди них ложились долгие темные тени. Эти тени покрыли и лежащее на песке тело князя Улеба.

— Воеводы! — промолвил Святослав. — Князь Улеб погиб, ибо не пожелал сдаться врагу. Его убили ромеи…

Он поглядел на воевод и увидел их бледные, окруженные сверкающим серебром шлемов лица, а они — измученное лицо своего князя.

— Вражда наша закончилась, — сказал князь Святослав, -‘Улеб покарал себя за содеянное. Ибо нет на земле большего злодеяния, чем измена родной земле…

Князь Святослав помолчал и долго смотрел сквозь голубую ночь на левый берег Дуная, на косы, отливающие желтым блеском под лучами луны, и на леса, что стояли на страже по небосклону.

— Но не хочу я, — продолжал князь Святослав, — дабы об этой вражде нашей знали ромеи и насмехались над ней. Пусть не радуются, что у нас князья себя убивают, пусть не имут сраму и русские люди, — это ромеи убили его. Потому идите в город и скажите, что ромеи напали на князя Улеба здесь, на берегу Дуная, внезапно захватили и убили… Так ли я рассудил, воеводы?

— Правильно, княже!

— Идите и приведите стражу, чтобы взяла его тело.

— Но как оставить тебя одного, княже?

— Не бойтесь, — ответил Святослав, — меня ромеи не возьмут.

Однако воеводы не оставили своего князя — один из них быстрыми шагами направился в город, другой пошел было следом за ним, но неподалеку остановился и стал так, чтобы его не видел князь.

И князь Святослав его не видел. Земля плыла в глубинах ночного океана, на небе все выше и выше поднималась луна, на берегу переливалась янтарная россыпь волн, над ними вдруг взлетел со стоном кулик.

Князь Святослав подумал: почему появилась среди ночи, стонет здесь, над песками, птица? А может, это и не птица? Зачем ей вылетать в такую глухую пору из гнезда? Это душа брата Улеба, превратившись в птицу, носится над Дунаем, скорбит, что все так получилось.

Да и как не скорбеть, как не стонать?! Бедная, бедная птица! Вот бездыханное тело князя Улеба лежит на песке, а ты, душа, распростерла над ним черные крылья и думаешь: как все это случилось, куда тебе теперь деваться?

Не плачь, черная птица, не стони здесь, над Дунаем, не навевай печаль на людей. Ибо ты искала своего — и не нашла, хотела сделать свое — и не смогла, а теперь нечего тебе тут делать! Радуйся хотя бы одному — люди не узнают, что ты содеяла, и еще до рассвета похоронят тело Улеба так, как надлежит князю… А ты, птица, не стони, поднимайся, покуда темно, в небо. Может, там еще до восхода солнца ты отыщешь тропу в вырий, и если тебя не пропустят в княжьи ворота, то хоть уцепишься где-нибудь на веточке в садах Перуна.

Может, птица кулик услышала или угадала мысли князя Святослава, потому что, простонав еще несколько раз, полетела над волнами, поднимаясь все выше и выше, пока голос ее совсем не утих.

А от города уже шли вой, чтобы положить на щиты тело князя Улеба, убитого, как сказал князь Святослав, в эту ночь ромеями здесь, на берегу Дуная.

Скоро минет ночь. Светильники еще горят в палате кмета, но за Дунаем уже полыхает денница. Вот-вот займется день, а с ним придут новые муки и страдания.

У стола стоит князь Святослав. Неужели у него сгорбилась спина? Нет, это он склонился к столу и взял булаву. А сейчас князь стоит такой, как и всегда, стройный, сильный, непобедимый.

Перед ним старшая дружина. Немного их осталось: нет в живых князя переяславского, князя черниговского, только вчера убиты воеводы новгородский и древлянский, нет уже и Улеба.

— Дружина моя! — промолвил князь Святослав. — Уже нам некуда ся дети, должны мы волею или неволею стати противу ромеев. Не посрамим же земли Русской, но ляжем костьми тут, мертвые бо срама не имут… Станем крепко, дружина моя, аз же пред вами пойду… Аще моя глава ляжет, то промыслите сами…

— Веди нас, княже! — зашумели воеводы. — Где, княже, твоя голова ляжет, тут и свои главы сложим…

Это был час, который решал судьбу не только ромейского и русского войска, решалась участь многих народов, а может быть, поколений. Никто из воев, верно, об этом не думал, но каждый знал, что если победит Русь, то счастье, мир и покой будут на Дунае, поднимется Русь и станет такой могучей, что никакой враг не будет ей страшен. Победят ромеи — забушуют над Дунаем черные ветры, до самого Днепра и далеко за ним ляжет множество племен, немало земель погибнет под мечом империи, и на много веков воцарятся неволя, рабство и смерть.

Князь Святослав ждал этого часа. Ради того, чтобы отвести смерть от Руси, пришел он сюда с войском. Долго здесь, в Болгарии, это войско мучилось и страдало, случались победы, были и поражения. Однако все они верили, что победят, и смело шли на сечу.

Теперь начался последний бой. Империя не могла больше воевать, иссякали и силы русов. И тем страшнее была эта сеча — каждый из противников выставил все, что мог. Оставалось одно — либо умереть, либо победить.

Победа сразу стала склоняться на сторону русов. Она, казалось, была уже на остриях их копий. Щитоносцы, лучники и пращники гнали перед собой тучи стрел и острых смертельных камней. Копьеносцы врывались уже за щиты — поколебались ряды империи.