Она понимала, что не сможет встретиться ни с князем Святославом, ни с сыном Владимиром — у них свои пути, у нее своя горькая доля…

И все же Малуша ушла. Ведь человека тянет пепелище и сгоревшей хижины, а птица все равно летит к разоренному гнезду.

Но, вернувшись на пепелище, человек может потужить, выплакать свою боль в слезах, птица может покружиться, покричать над разоренным гнездом… А Малуша должна молчать, она ни с кем не может поделиться своим горем.

Малуша шла от леса к лесу, от веси к веси; в одной убогой хижине дадут ночлег, в другой накормят… Люди и вдоль Днепра и вдоль Роси, на которых постоянно нападали то печенеги, то половцы, охотно помогали ей, как и другим бездомным.

Однако эта женщина вела себя не так, как иные. Она не протягивала руку, не жаловалась на горе и бедность, ничего не просила, а только расспрашивала, как ей пройти в Киев и далеко ли до следующей веси.

Да, эта женщина, одетая в простое домотканое черное платно, повязанная таким же убрусом, в веревочных постолах на босу ногу и с небольшим узелком в руках, была бедна, бездомна, как и тысячи других, но держалась с достоинством, гордо… Кто она, эта женщина с усталым, измученным, но прекрасным лицом и большими карими глазами?

К Киеву Малуша подошла вечером Перевесищанекой дорогой и остановилась на Щекавице, откуда видны были Гора, предградье, Подол, Днепр и Почайна.

На диво красив был Киев в эту предвечернюю пору. За лесом”, по ту сторону Щекавицы, опускалось большое багряное солнце, лучи его золотым потоком заливали княжий двор с теремами, согревали черные хижины предградья, тянулись к Днепру и дальше — к лесам и полям на той стороне.

И Малуше казалось, что исполнилась ее многолетняя мечта. Она хотела побывать в Киеве, и вот он перед нею, она представляла его дивным и красивым, а он оказался еще краше.

Между тем солнце зашло, с Днепра подул холодный ветер, приближалась ночь. Где приютиться Малуше?

Она торопливо направилась к хижинам, похожим на грибы, разбросанные поодаль от Горы, вдоль дороги, которая вела в лес, к Перевесищу. Там, у одной из них, она заметила во дворе пожилого смерда, вертевшего жернов. Рядом стояла женщина. Малуша направилась к ним. Смерд, услыхав за собой шаги, оторвался от работы, поднял голову и бросил на нее сердитый, раздраженный взгляд. Лицо у него было злое, угрюмое. Малуша уже пожалела, что подошла.

Но искать убежища где-нибудь еще было уже поздно, и Малуша виновато спросила:

— Не пустите ли, люди добрые, переночевать? Смерд посмотрел на нее исподлобья.

— Откуда идешь?

— Из поля я, роднянская… Погорели… а муж помер от горячки…

«Погорели… помер от горячки»! Ну, эта беда — пожары да моры — ведома на Руси повсюду, и в Диком Поле, и в Киеве. Хорошо еще, путница не назвала третьей беды — печенегов.

— А теперь куда? Малуша вздохнула:

— Куда же идти? В Киеве никого не знаю, передохну, да и дальше. Может, и мои руки где понадобятся…

— Руки всегда дороги, дешевы только головы, — заворчал смерд. — Верно, верно, кому нужны наши головы?! Что голова, что головешка…

Он, вероятно, долго бы еще рассуждал, не вмешайся стоявшая рядом жена:

— Будет уж тебе… Расходился! Зови лучше в дом женщину -видишь, издалека идет.

— А я что ж?! — виновато сказал он, разводя руками. — Заходи, жено, в хижину… Живем мы, как князья: я сижу на дубовом престоле — на пне, у жены корона — седина, есть и бояре — двое сыновей, челядь наша — дочери, а скотина — пес, кошка да мыши…

— Пойдем, полянка, — сказала жена, — этому конца не будет. Вскоре Малуша сидела в хижине у очага, на котором в горнце закипала похлебка, и как бывало в родной хижине далеко над Днепром, так и теперь ждала, пока хозяин возьмет немного хлеба и другой еды и бросит в огонь жертву. Но хозяин жертвы не приносил. Войдя в хижину, он взглянул на очаг и сказал:

— Если бы только боги видели, что мы едим!

Малуша поглядела на него удивленно, но ела молча.

Позже она вышла во двор и долго смотрела на Гору. Там горели огни: один, большой, — на требище перед Перуном, а еще несколько — в окнах княжьих и боярских теремов. Когда с Горы подул ветер, Малуша услыхала однообразное пение.

— Гуляют князья с боярами, — прозвучал голос позади нее. -Одни мрут, другие пьют…

Она узнала голос хозяина-смерда, — он вышел из хижины и стоял в темноте недалеко от нее.

— А что? — спросила она, и холодок пробежал по ее спине. — Неужели кто из князей помер?

— Княгиня Ольга померла, — сказал смерд. — Несколько дней назад похоронили на Воздыхальнице… Вечная ей память…

— А как князь Святослав? — быстро спросила, замирая, Малуша.

— Что Святослав? — угрюмо бросил смерд. — Не видим мы его в Киеве, воюет да воюет. А тут бояре, воеводы да тиуны все уже захватили. Князь добрый — Гора наша зла… Вот и сейчас примчался он в Киев. А видно, не задержится, опять уедет на рать. Посадил уже на Киевский стол Ярополка, к древлянам послал Олега. Трудно нам будет с Ярополком. Дал бы Святослав нам князем Владимира!

— А что княжич Владимир?

— Ой, жено, жено! Здесь, в Киеве, все говорят про княжича Владимира. Наш княжич не от какой-нибудь угорки, а от простой русской девушки, пусть она будет здорова и счастлива.

— Где же эта девушка? — спросила Малуша, не понимая, должно быть, что в эту минуту она подслушивает тайную думу многих людей Руси.

— Того, жено, никто и не ведает, — сказал смерд. — Что была она, то была, что любил ее князь — любил, родила она и княжича Владимира, а вот где сейчас — никто не знает, да, может, и лучше не знать.

— Почему?

— Потому что она — наша княгиня и лучше уж ей не попадаться в боярские лапы… Пусть живет в поле, в хижинах, с нами, пока не возмужает и не придет к нам княжич Владимир.

На этом их беседа и кончилась. Смерд пошел спать. Малу-ша осталась во дворе одна. Глядя на огонек, который все мерцал и мерцал в княжьем тереме, она представляла себе, что там у окна стоит и думает тяжкую думу князь Святослав. Как много пришлось ему пережить — воюет он и воюет з.а Русь. Только что померла мать, княгиня Ольга, сейчас посадил он Ярополка в Киеве, посылает Олега к древлянам, а сам снова на брань! Трудно князю Святославу, никто не согреет его душу. Вот и не спит по ночам, стоит у окна, смотрит и думает тяжкую думу.

И если бы Малуша могла очутиться в этот миг возле князя Святослава, она положила бы руку ему на голову, закрыла ему глаза и сказала:

«Спи, Святослав, отдохни!»

3

В честь мужей новгородских, во славу сыновей Ярополка, Олега и Владимира — каждый из них занимал теперь стол в своей земле — князь Святослав велел устроить большой пир, пригласив на него послов из Новгорода, Искоростеня, а также лучших мужей Горы и нового города.

Пир князь велел начать с утра и кончить до сумерек, чтобы не зажигать на ночь глядя в деревянном городе огней, чтобы люди, выпившие много меда и вина, могли без увечий добраться до дому.

В Золотой палате поставили столы и скамьи, застелили их полотном и коврами, выкатили из медуш бочки с греческим вином, медом, олом, кзасом; на столы подали мясо, жаренное на углях, на рожнах, сваренное в горнцах, — все обильно посыпанное пепером и чабром; были тут и свинина, и баранина, и говядина, и конина; подали разную птицу — гусей, уток, лебедей и кур, всякую рыбу, которой богат Днепр, — осетров, карпов, сомов, и, наконец, различные овощи и фрукты — сливы, орехи, виноград.

Чтобы было из чего есть и пить, столы уставили серебряными и глиняными корчагами и горнцами, братинами, мисками, кубками и чарами, положили и ложки.

Но пировали не только в Золотой палате. Там для всех не хватило бы места — ведь на пир мог прийти каждый, кто хотел славить князя. Поэтому повсюду — в Людной палате, в светлицах, сенях, по всему терему и даже во дворе — поставили столы с кушаньями и медами, а под ноги постелили пахучую траву с оболонских лугов.

И спозаранку стали сходиться к княжьему терему бояре, лучшие мужи, тиуны, старосты, купцы. Позднее, когда почти все уже собрались, от Почайны привезли на возах мужей новгородских и древлянских.