Кроме заключенных контрактов из Венеции, он получает предложения из Неаполя и Рима, а также подтверждает контракт на новую оперу в Ла Скала.

— Теперь, дорогой маэстро, вы, несомненно, создадите настоящий шедевр. И мы все с нетерпением ждем его.

— Вот это мило! — смеется Россини. — Создам я вам шедевр, а потом что? Ничего. Закрывать лавочку. Неужели вы допускаете, что в двадцать лет я могу смириться с этим? Нет, нет, никаких шедевров. Удовольствуемся пока просто хорошей музыкой.

— Скромничаете!

— Я? Вы просто меня не знаете. И не думаю!

— А если у вас все-таки получится шедевр, даже если вы не станете слишком стараться?

— Тогда у меня будет по крайней мере оправдание, что я создал его нечаянно, и мне простят. Простят, может быть, и другие композиторы, которые, похоже, пока не очень-то готовы прощать мне успехи.

Только в этом, 1812 году он поставил уже пять новых опер. И вот теперь, в ноябре, идет шестая, а в январе 1813 года — первая из двух обещанных театру Сан-Мозе. Обе одноактные.

«Случай делает вором», которую либреттист Луиджи Привидали называет «музыкальной шуточкой», встречена довольно прохладно. Маэстро написал ее за одиннадцать дней и включил эпизод бури из «Камня», чтобы не тратить время на сочинение нового. Все бури похожи одна на другую, поэтому какой смысл что-то менять. Но остальная музыка — живая, веселая, легкая, а местами нежная. Так почему публика холодно встречает оперу? Эх, разве кто-нибудь когда-нибудь разберется, почему нравится одна опера и не нравится другая!

— Дорогой Россини, — говорит один авторитетный и остроумный слушатель, — случай делает не только вором, случай делает и плохую музыку.

И Россини тут же парирует:

— Но самое главное — случай делает и зрителя дураком.

Очень суровая зима в этом 1813 году. Колючий мороз, снег, гололед. Россини не может себе позволить никакой роскоши. Он живет в гостинице, где нет печного отопления. Но маэстро нашел выход из положения: пишет музыку, лежа в постели. Так удобнее и теплее.

Ему нужно поскорее закончить «Синьора Брускино», который должен пойти в первую неделю января. В полдень и вечером к нему приходит переписчик и забирает готовые листы.

В это утро Россини закончил дуэт и начинает сочинять каватину для примадонны. Но для того чтобы подхватить уже сочиненный мотив, нужно вспомнить дуэт.

Он тянется за нотными листами, случайно задевает страницу, она отлетает и плавно опускается на пол далеко от кровати. Россини в отчаянии смотрит на нее. Неужели придется вставать, чтобы поднять ее? Он начинает выбираться из-под одеял, но чувствует, что холод ужасный, и снова ныряет в постель.

Дуэт? Он сейчас запишет его, он должен помнить его, ведь только что сочинил, а память у него необыкновенная… Но, как ни старается, все-таки не может воспроизвести мелодию.

— О-ля-ля! — удивляется он. — Память необыкновенная, а вспомнить не могу! Наверное, мороз виноват. Нет, я и не подумаю вставать. Я вовсе не намерен кончать свои дни в таком нежном возрасте, окоченев от холода. Но как же быть? Выход один — написать новый дуэт. Это проще, чем вставать. Тем более что дуэт, который падал, пусть даже на пол, уже провалился, он может принести неудачу опере… Конечно, я не буду вставать.

И он принимается писать новый дуэт. Через полчаса приходит навестить его один венецианский приятель — аптекарь Джузеппе Анчилло. Не мог прийти на полчаса раньше? Поднял бы ему эту страницу, и не пришлось бы сочинять новый дуэт. Ладно, он поднимет ее. Россини просматривает ноты. Дуэт совершенно не похож на тот, который он только что сочинил.

— Какой из них тебе нравится больше? — спрашивает маэстро, пропев мелодии обоих дуэтов.

— Оба хороши. Выбрось тот, который не нравится тебе.

— Выбросить? Ты шутишь! Из этого второго дуэта я сделаю терцет, который мне как раз нужен…

Новая одноактная опера называется «Синьор Брускино, или Случайный сын» — веселый фарс на либретто Джузеппе Фоппы, который уже сотрудничал с Россини. Премьера проходит 9 января. Однако публика в дурном настроении и встречает эту оперу, как и «Случай», прохладно.

Как это понять? Что же такое пишет Россини, если один за другим следуют два почти провала? Больше того, сам Россини считает, что это настоящие провалы, так как в письме к матери, сообщая о спектакле, он рисует два фиаско. Выходит, он написал плохую музыку? Нет, и в «Синьоре Брускино» чувствуется своеобразие его личности, есть удачные страницы, брызжущие весельем, яркой комедийностью. Но есть и необычные юмористические фразы, местами чувствуется безудержное желание молодости посмеяться, развлечься, пошутить над привычной музыкой. И это, наверное, вызвало недоумение и раздражение публики, не пожелавшей, чтобы посягали на любимую и уважаемую ею традицию. С самого начала, с увертюры, публике пришлось (ах, какой скандал!) слушать постукивания смычков о жестяные абажуры пультов, и оказалось, что это чудачество было задумано автором и даже вписано в партитуру. Ужас, просто ужас! Парики сметены бурным натиском нового времени, но любители париков, особенно в искусстве, остались.

По поводу этих двух опер в Венеции ходило много разных слухов, особенно о «Синьоре Брускино». Что ж, уважаемый синьор популярный композитор, пришла пора расплачиваться за свою популярность. Говорили (кто? сплетники), будто импресарио театра Сан-Мозе невероятно рассвирепел, узнав, что Россини согласился в этом же сезоне написать оперу и для театра Фениче, для большого конкурирующего театра. Он посчитал это предательством со стороны маэстро и решил отомстить ему.

— И ты не знаешь как? Он дал маэстро Россини еще более идиотское, чем всегда, либретто.

— Возможно ли это?

— Все возможно, когда хочешь. Такое идиотское, что, по умыслу импресарио, ни Россини не сможет написать на него музыку, ни публика вытерпеть ее исполнение. У импресарио были якобы свои основания: он захотел погубить Россини, подстроив фиаско, и тем самым помешать ему перейти в театр Ла Фениче.

— Забавный способ мщения. Ведь фиаско Россини в театре Сан-Мозе нанесло бы ущерб и самому импресарио.

— Какое это имеет значение? Когда человек ослеплен гневом… Но Россини прослышал про все это и сказал друзьям: «Импресарио думает посмеяться надо мной? Ему же будет хуже». И принялся писать музыку на это либретто шиворот-навыворот — траурные арии на озорные стихи, монотонные до назойливости повторы вроде тех, что ты слышал на спектакле: «Отец мой, мой, мой, мой, мо-о-о-о-ой, раскаялся я-а, я-а, я-а, а-а-аааа!» — и другие выкрутасы. Результат тебе известен — фиаско. Но его нарочно подстроил сам Россини. После спектакля он сказал импресарио: «Вы довольны? Я вернул вам вашу шутку».

Рассказ этот дошел до ушей Россини, тот выслушал его с изумлением и воскликнул:

— У этих венецианцев богатое воображение!

— Почему?

— Потому что во всей этой истории нет ни слова правды. Либретто «Синьора Брускино» не лучше и не хуже других, и в музыке нет ничего необычного или не предписанного для музыкального фарса. Скверная музыка? Этого не может быть, потому что ее написал я!

Он помолчал немного, потом заметил:

— Однако фиаско есть фиаско.

— Вот именно, так чем же это объяснить?

— Это можно объяснить двояко. Либо публика глупа, либо глуп я.

— Так все же?

— Затрудняюсь. Но я-то, конечно, не глуп.

— Выходит, глупа публика?

— Я этого не говорил…

Что же такое репетируется в театре Ла Фениче? Собралось множество певцов, музыкантов, фигуранток в усыпанных цветами шляпках, с развевающимися шарфами, хористов с нечесаными бородами, в стоптанных башмаках.

Готовится грандиозный весенний оперный сезон, и вот уже двадцать пять дней в театре идут пробы, а спектакля все нет. Мыслимо ли, чтобы на подготовку новой оперы понадобилось более трех недель? Кто же этот композитор, который требует столько репетиций?

Венеция заинтригована. Возле театра толпятся люди, пытаясь хоть что-нибудь узнать у тех, кто входит и выходит из здания, чтобы разнести новости по городу. Спектакли театра Ла Фениче всегда дают обильную пищу крылатой и язвительной венецианской сплетне.