Ноги девушки подломились, Ялка опустилась на кровать и долгое время сидела неподвижно, сложив ладони на коленях. Было холодно. Слёзы сдавливали горло и душили грудь. Она повернулась к окну, часто смаргивая, и сидела так, глядя на проплывающие облака, пока от мыслей не осталось только эхо, а от чувств – пустыня равнодушия. Бледные губы шевельнулись.
– Летела кукушка, да мимо гнезда… – проговорила она. – Летела кукушка, не зная куда…
Она раскачивалась и шептала. Так прошло часа два или три. Она сидела, прислушиваясь к своим ощущениям и стараясь ни о чём не думать. Иногда получалось. Хотелось забыться, лечь и уснуть, но останавливала мысль, что в этом случае потом придётся пролежать без сна полночи-ночь, а это было выше её сил. Как начало смеркаться, вновь послышались шаги – должно быть, несли ужин. Дверь скрипнула и стукнула, Ялка вздохнула, внутренне готовясь к разговору с Михелем, вытерла вспотевшие ладони, но, когда она повернулась посмотреть, это оказался вовсе не Михель.
Это был палач.
В первое мгновение она решила, что её время истекло и он вернулся приступить к своим обязанностям, и сердце обдал холодок. Но в руках у него были только блюдо с чечевицей, краюха хлеба и кувшин с водой, разбавленной кислым вином. Страшный сундук остался внизу. Девушка невольно перевела дух. Это было что-то новенькое, если палачи заделались тюремными прислужниками. Или все испанцы были заняты?
Палач тем временем поставил еду на стол, но уходить не торопился, почему-то медлил, даже дверь прикрыл. «Присматривается», – подумала девушка и против воли снова поглядела на него. Раньше она не обратила внимания на его внешность, лишь отметила, что он худ, высок и не бросает слов на ветер, а чтобы понять его короткие реплики, надо было напрягаться, словно он был иноземцем. И вообще, она больше смотрела на сундук, на руки, на меч травника, который забрал себе испанец, на монахов… Теперь же, заглянув ему в лицо (а капюшон он снял), она испытала странное чувство, будто они встречались. Что-то ей казалось в его облике знакомым. Было противно, но ползли минуты, а они смотрели друг на друга, и она всё больше убеждалась, что определённо где-то видела этот горбатый нос, шрам на губе, другой – под левым глазом, два пенька на месте двух зубов…
А человек тем временем взял и нарушил молчание.
– Что ты знаешь о нём, девочка? – спросил он тихо, но при этом безо всякого акцента. – Что знаешь ты об этом человеке?
Ялка вздрогнула. Память пробуждалась медленно и отдавала нажитое неохотно. Разумом девушка ещё не поняла, где она слышала эти слова, но в том, что она их слышала раньше, сомнений не было. Лицо пришедшего двоилось у неё перед глазами, а лучше разглядеть мешали слёзы. Она заморгала.
– У меня тогда было белое лицо, – опять сказал палач, – и длинные волосы с хвостиком. А ты ещё плеснула в нас водой из таза. Помнишь?
Воспоминание пробилось, будто лопнул пузырь. Ялка против воли ахнула и вскинула ко рту сжатые кулачки, мельком поразившись, как меняет человека полное отсутствие волос. Это был тот, приходивший к травнику длинноволосый незнакомец, про которого Жуга сказал: «Он друг».
– Вы… – тихо сказала девушка и уронила руки. – Так вот вы, оказывается, кто… – равнодушно проговорила она. – Вот почему нас… нашли.
Взгляд её потух.
Человек в чёрном оглянулся на дверь, убедился, что та закрыта, и придвинулся на шаг, чтобы лучше было слышно.
– Послушай, Кукушка, – тихим голосом сказал он, взявши девушку за плечо (та едва заметно вздрогнула и на мгновенье подняла на него заплаканные глаза). – Всё не так, как ты думаешь. Я здесь, чтобы тебе помочь. Лис просил тебя разыскать, если случится беда.
Ялка помолчала. Повела плечами. Ей вдруг стало холодно.
– Вы врёте, – сказала она. – Это вы нарочно так мне говорите, чтобы у меня появилась надежда, а потом мне сделалось больнее. Я вам не верю.
– Мне плевать, веришь ты или не веришь. Мне некогда спорить, так что постарайся всё запомнить с первого раза.
– Что вы хотите?
– Вытащить тебя. Спасти и увезти прочь отсюда, в безопасное место. Я пока не знаю как, но мы над этим думаем. У нас есть время, около недели. Послезавтра тебя поведут на допрос. Там тебя будут спрашивать про Лиса и про остальных. Ты им расскажешь…
Она сглотнула резко и так же резко отвернулась.
– Мне всё равно.
– Не перебивай меня! – раздражённо встряхнул её палач. – Я не для того наделал дел на три костра, чтобы тут с тобой препираться… Да ты слушаешь меня или нет?! – Он снова её встряхнул и заставил заглянуть себе в глаза. – От тебя потребуют признания в колдовстве и в твоей связи с Лисом. Ты повторишь всё, что говорила сегодня. Но и только. Можешь пару раз упомянуть про травника и про его лесную нечисть. Этого им покажется мало: у них слишком много свидетелей. Тогда тебе наверняка назначат пытки и допрос с пристрастием.
Ялка еле разлепила деревянные губы.
– Зачем это всё? Я не хочу допроса с пытками… Пусть уж лучше сразу… Почему вы так в этом уверены?
– Допрос – поганая штука. – Хагг говорил теперь очень быстро, наклонясь как можно ближе, так, что Ялка чувствовала исходящий от него запах пота и чеснока. – Ты даже не подозреваешь, КАК ловко они умеют допрашивать! Чем меньше ты им скажешь на первом допросе, тем меньше у них будет шансов тебя запутать и сразу обвинить. Им понадобится пытка. А по закону перед пыткой полагается несколько дней держать подозреваемого в одиночке, на воде и хлебе, чтобы сломить его волю. Если всё так и случится, мы выиграем дня три, а может быть, четыре, а это много. Мы к тому времени успеем что-нибудь придумать.
– А если не успеете?
– Тогда тебе придётся терпеть. Терпеть в любом случае! Иначе костёр. Поняла? Костёр или вода. Или меч. Или верёвка. Что для тебя одно и то же.
Повисла ужасающая тишина. Даже за окном все звуки будто замерли. Мысли путались, цеплялись друг за дружку, словно ноги у плохого бегуна, ни одна не поспевала вовремя, и каждая была не к месту. Кулаки сцепило судорогой. Опять возникло ощущение бездны за спиной, вращающейся пропасти, откуда в душу веет сквозняком, и почему-то не сильно, но резко заболела грудь.
– Это вы… будете меня пытать?
Золтан вздохнул и поднял глаза к потолку.
– Я молю бога, чтобы этого не случилось, – искренне сказал он. – Но коль придётся, то заранее меня прости. А можешь не прощать, но всё равно терпи! Иначе нельзя: мне приходилось этим заниматься, и я знаю, что слукавить будет трудно. Будет больно. Может, даже очень больно. Но я постараюсь сделать всё, чтобы не навредить тебе и твоему ребёнку. Поняла? Ты поняла или нет? Ты не должна сдаваться, ни при мне, ни без меня. Ты сейчас – лягушка в крынке со сметаной. («Лягушка-кукушка», – ни к селу ни к городу подумалось ей.) Двигай лапками. Ты должна это выдержать, девочка, потому что у тебя есть хоть какая-то надежда, а у других её не было… У тебя здоровое сердце?
Вопрос застал девушку врасплох.
– Сердце? – неуверенно произнесла она. – Не знаю… Кажется, да. Но у меня мама умерла от сердца.
Золтан покивал:
– Хорошо, что сказала. Я учту.
Она подняла голову.
– Как… – начала она, но спазм сдавил ей горло. Ялка умолкла, но потом переборола себя и договорила до конца: – Как это будет?
– Не сейчас. – Золтан распрямился и шагнул к двери. – Тебе расскажут. И покажут. Это тоже часть… процедуры. Мне же и придётся рассказывать. А пока постарайся не думать об этом.
– О чём мне тогда думать?
Вопрос догнал его уже на пороге. Золтан обернулся, помедлил и указал рукой на её, пока не слишком заметный, но уже округло выпирающий живот.
– Думай о нём, – сказал он. – Ешь свою чечевицу и думай. Теперь у него, может, есть будущее.
И он захлопнул за собою дверь.
* * *
Выйдя из лечебницы на свежий воздух, Золтан ощутил, как закружилась голова, и ухватился за дверной косяк. Прикрыл глаза и некоторое время стоял, гулко сглатывая и пережидая дурноту. «Старею, – вновь подумалось ему. – А может, не старею, просто весна. От весеннего воздуха всегда голова кружится».