– Nein, – сказал он, задвигая тетрадь глубже в сумку. – Это не есть книга, это есть ein Notizbuch, чтоб записывать каждый приём для моей работа. Ich studiere[38]. Много нового.

– А, – закивал монах, – понятственно. И то, наука ваша сложная, не кажный запомнит. Ну так пойдёте или передать чего?

– Иду. Мне инструмент и помощника брать?

– Чего? А! Нет, пока, сказали, не надо ничего. Эта… идёмте.

Вышли. Мартовское солнце поднималось медленно, но грело так, что во дворе уже порядочно натаяло. Снег сохранился только возле стен. Путь лежал в обход храмины. Монахи сновали по двору, двигали, носили, перекапывали, трое-четверо куда-то направлялись с клиньями и топорами. Гравий пополам с ледышками тихо похрустывал под подошвами.

– Как спали ночью, господин палач? А?

– Спал? – с удивленьем переспросил монаха Золтан. – Благодаренье господу нашему, я замечательно спал. А почему бы мне замечательно не спать?

– Дык, это… – брат Арманд почесал макушку. – Всякое ж бывает.

Золтан поморщился – монах чесался почти непрерывно.

– Всякое? Что есть «всякое»?

Брат Арманд, не сбавляя шага, осенил себя крестом, бросил два быстрых взгляда по сторонам и понизил голос.

– Хотите верьте, господин палач, хотите нет, – проговорил он, – только я вот чего скажу: неладное что-то делается в нашей обители с тех пор, как эту девку привезли.

– А что такое?

– Разное, – уклончиво ответил монах. – Шум по ночам, я сам шаги слыхал, окошко у её ночами как-то не по-христиански светится… Слух ходит, будто бы она, ведунья эта, по ночам колдует, вроде как, и это… это самое…

Он гулко сглотнул, многозначительно дёрнул подбородком и умолк.

– Колдовство? – спросил Золтан.

– Ну ага. Слава всевышнему, – торопливо добавил Арманд, осеня себя святым крестом, – слава всевышнему, ей монастырский воздух разгуляться не даёт, а то б она всех своими колдовскими кознями как есть поизвела!

– Это есть чушь, – презрительно бросил Хагг. – А ты есть болван, если веришь. Потому как если монастырь ваш святой и вера ваша сильна есть, то никак нельзя колдовать. А если эта ведьма столь сильна есть, что не боится вас и стен обители, она давно бы убежала. So?

– Так-то так. – Помощник келаря опять поскрёб макушку. – Тока почему тогда солдаты это… друг на дружку косятся и это… а? Соль освящённую на теле носят, ладони воском натирают. И пьют без роздыху, как греческая губка. А ночи три тому назад вообще пальбу затеяли, всю братию перебудили. А мы как выбежали – ничего и нету. А?

– Наверно, это всё из-за вина.

– Може, оно и так, а тока – хотите верьте, господин палач, хотите нет – я сам видал, как что-то этакое по небу летало, как бочонок в тряпках. Я ведь что? Ведь я встал тогда, той ночью, по нужде. Ага. Стою (добрался, значит), отливаю. Это… голову задрал на небо поглядеть, какая завтрева погода, а гляжу – летит! Белое, пыхтит, руками машет, морда – во! А я же это… я ж со сна, не сразу понял, а оно по-над стеной, меж башен во-он туда – и был таков. А я испугался, так испугался, что, стыдно говорить, подол у рясы обмочил. Добрался до постели, лёг, читаю Pater noster, зубы лязгают, сам думаю: привиделось или не привиделось? Привиделось или не привиделось? Ведь раз оно привидение, то, стало быть, привиделось. А раз на самом деле было, значит, не привиделось. О как, думаю себе! А тут эти ка-ак выстрелят… Я разом так и понял: не привиделось!

– Das ist брехня, – уверенно отрезал Хагг и прибавил шагу.

В келье, предоставленной монастырём брату Себастьяну, было холодно и аскетически просторно. И монаха, и его ученика такое положение дел вполне устраивало, но Золтан сразу заскучал по своей душной, но натопленной комнате в приюте для странников. За дверью оказались только сам брат Себастьян и его ученик. Аббата не было. Помощник келаря не стал входить и удалился.

– Pax vobiscum, сын мой, – сказал монах, вставая.

Золтан нацепил на лицо желчную маску Людгера Мисбаха и сухо поклонился в ответ.

– Вы хотели, чтоб я пришёл, святой отец, – сказал он. – Мои услуги уже требуются?

– Не так скоро, сын мой, не так скоро. – Брат Себастьян встал и прошёлся по келье, заложив ладони в рукава рясы. Золтан и послушник молча и сосредоточенно следили за его передвижением.

Наконец монах остановился у окна.

– Случай, с которым мы имеем дело, несколько нетипичный, – проговорил он, стоя к ним спиной, затем обернулся, но всё равно избегал глядеть собеседнику в глаза, будто в смущении. – Вы уже видели эту женщину?

– Ту девочку?

– Пусть вас не смущает её внешность. Это её обвиняют в ведовстве, участии в бесовских шабашах, приготовлении запрещённых знахарских снадобий, а также в ереси и покушении на убийство.

– Gerr Gott! – с чувством сказал Золтан и неторопливо перекрестился. – Это слишком много для один человек: здесь хватит на три костра. Ja, я её видел. Её вина доказана? Каков есть corpus delicti?[39]

Монах вздохнул.

– Это-то нам с вами и предстоит установить. Справедливость требует, чтобы ведьма не была приговорена к смерти, пока не признает себя виновной. Вы не хуже меня знаете, что ведьму мало схватить, у неё ещё полагается вырвать признание в колдовстве. А это непросто. Нужно, чтобы она подтвердила свои показания на суде. Сonfessio extrajudicialis in se nulla est; et quod nullum est, nоn potest adminiculari[40].

Золтан поклонился:

– Не беспокойтесь. Знать и различать подобное – моя обязанность. Я ведьмин знак у тысяч женщин искал и около сотни их сжёг. Я весь внимание. Что требуется?

Тут брат Себастьян опять неожиданно задумался, вполоборота встал к окну и долго молчал. Яркий свет, льющийся через мелкие стёкла переплёта, резко очерчивал его профиль.

– Я в затруднении, – наконец признался он. – Как я уже сказал, случай нетипичный. Нетипичность заключается в том, что эта девушка, эта молодая… хм… ведьма носит ребёнка. Думаю, вы уже знаете об этом, у солдат длинные языки. Срок небольшой – я приглашал акушерку, она подтвердила. Тем не менее… – Он поколебался. – Тем не менее я считаю опасным подвергать её обычным, предусмотренным в таких случаях пыткам. Святая Церковь Христова сурова, но милосердна. Я вовсе не желаю причинять девице вред, но мои положение и сан, а также долг инквизитора обязывают доискаться истины и спасти заблудшую душу. Я искренне надеюсь, что здравый смысл возобладает, раскаянье снизойдёт на неё и она сама признается во всём. Но если дело всё-таки дойдёт до пыток, я хотел бы, чтобы их применял профессионал. Для этого я вас и вызвал. Вам раньше доводилось иметь дело с такими… случаями?

– С беременными женщинами? – с грубой прямотой уточнил Хагг. – Ja. Но не часто. И обычно судья был мало озабочен тем, чтоб сохранить будущий ребёнок. Это и есть вся… нетипичность?

Священник покивал:

– Увы, я понимаю вас: гражданские суды жестоки до чрезвычайности. Их тоже можно понять – мирские преступления требуют самого скорейшего расследования, и здесь все средства хороши. И всё же удивительное равнодушие общества к определённым формам жестокости не может не вызвать нареканий… Но к делу. Мы не проклятые протестанты и не еретическая Звёздная палата[41], поэтому всё будет по закону. В качестве предупреждения можете предложить её вниманию любые ваши инструменты и приспособления, вплоть до самых жестоких; это обычная процедура, тут у меня нет нареканий. Но в качестве реальных мер я бы предпочёл видеть что-либо более… щадящее. Она ни в коем разе не должна скончаться раньше, чем свершится правосудие.

– Значит, вы полагаете, дело может ограничиться тюремным заключением?

– Почему бы нет? – развёл руками отец Себастьян. – Такие случаи не редкость. Более того, чаще всего наказанием становится именно тюремное заключение. Да вот, зачем далеко ходить за примером: совсем недавно, этой весной, один такой пособник колдуна, трубочист из Гаммельна, отделался обычным murus largus[42]. Всё зависит от добровольности признания обвиняемой своей вины и тяжести оной. Главное, чтобы жертву постигло искреннее раскаяние. Итак, что вы предложите?